Капельницу, потом, правда, нашли. Каталку тоже… Следователь к ней пришел, а Дашковской след простыл! Кстати, какое отношение вы к ней имеете?
– Косвенное, – пролепетала я, не в силах осознать случившееся. – Это мы ей «скорую» вызывали. У нее дома кошка одна осталась…
Наталья двинула меня мыском сапога, и я тут же закруглилась:
– Бог с ней, с кошкой. Пристроим.
Евгений Борисович в упор смотрел на нас и барабанил пальцами по столу. Мне вдруг пришло в голову, что следователь вполне мог попросить его проявить бдительность и запомнить лица, интересующиеся изчезнувшей Дашковской, и решила оставить о себе хорошее впечатление:
– В общем так: вам, вероятно, известно, что сердечный приступ у Дашковской спровоцирован убийством бывшего мужа. Мы обнаружили его в ее загородном доме вместе с ней, только сердце у нас покрепче оказалось. Людмила Станиславовна перед отъездом в больницу передала нам ключи и попросила присмотреть за дочерью и кошкой. Заодно мы поучаствовали в похоронах ее мужа. А вчера в доме Людмилы Станиславовны был найден тяжело раненный человек, которому поручено присматривать за домом. Как понимаете, сегодня приехали к Дашковской за советом… Евгений Борисович, а ее поведение вас не настораживало? Может, она нервничала, боялась?
– Это на успокоительных-то препаратах? Да нормально себя вела. А вот посетители ненормальные были. Путали больницу с балаганом.
– Как же Дашковская в прединфарктном состоянии могла укатить на каталке да еще с капельницей? И никто не заметил? – Наташка недоверчиво поджала губы.
– Представьте себе, не заметил! Ну что об этом сейчас говорить – свершившийся факт. И сразу после обеда, когда больным положено отдыхать. А уж ей – тем более. Только кто вам сказал о прединфарктном состоянии? Этот диагноз снят в день ее поступления. У нее был серьезный приступ стенокардии… Удивляюсь, даже записки не оставила! Надо же! Угнать каталку! Разумеется, Дашковской помогли. Каталка не аэросани. Вы как взрослые люди понимаете, чем чреват ее диагноз. Полное безрассудство! Преступное безрассудство! Увидите ее, скажите, что она выписана за нарушение больничного режима!
– Обязательно! Вот только где Дашковскую увидеть? Боюсь, что она покинула ваши, пусть не царские, но палаты не по своему горячему желанию, – постаралась я смягчить гнев Евгения Борисовича. – Ее украли.
– Из-за каталки? Какая чушь. – Врач даже сделал колебательное волнообразное движение от возмущения. – Посещения к Дашковской были строго запрещены. Вчера утром к ней пытался прорваться муж, но даже ему я пройти не разрешил – Дашковской следовало быть на процедурах.
– Доктор, она не замужем, – подтверждая свои слова отрицательным покачиванием головы, медленно проговорила Наташка. – Единственный и совсем бывший законный муж не мог к ней прорываться. У него твердое алиби – он на наших глазах готовился к кремации. И теперь пылится в собственной урне.
– Ну это, собственно, не мое дело. Поговорите со следователем. Он тут оставил свои координаты… – Врач стал рыться на столе, плавно перешел к ящикам, завершения процесса мы ждать не стали. Просто извинились за то, что оторвали его от работы, и почти на цыпочках вышли.
К лифту шли медленно – ноги не несли. Наверное, в силу последнего обстоятельства и присели в небольшом холле перед двумя лифтами. Казенный кожаный диванчик о двух сиденьях был приятно мягким и располагался под какими-то экзотическими растениями в кадках. Резные листья свешивались в разные стороны, создавая иллюзию тропиков.
Из лифта вышла пожилая полная женщина в зеленом байковом халате и, переваливаясь на полусогнутых ногах, подошла к креслу, стоявшему в проеме между двух кабинетов. Надписи на дверях отсутствовали.
– Ф-фу-у-у, задохнулася! – обмахиваясь платочком, миролюбиво пожаловалась она. – Восемьдесят годков, а все бы еще пожила…
– Ну и живите на здоровье, – хором откликнулись мы с Наташкой.
– На все воля Божья… Вчерася, вон, Петровна – не думала, не гадала, уснула и не проснулася. А к вечеру мне уж новую соседку подселили. И то сказать, долго Петровну не забирали. Сестричка вещи-то ее собрала, в пакетики сложила… Да какие там вещи у нас, стариков? Я, чтобы уж не мешаться-то, попрощалась с Петровной да вышла. Через какое-то время вижу, загружают мою болезную в грузовой лифт на каталке, а в палату иттить не хочется… Думаю, погуляю еще с полчасика. Сходила к знакомым в соседнюю палату, посидела… Вернулась к себе, а Петровна как лежала под простынкой, так и лежит… Ошиблась я. Долго ее не забирали…
Наташка вскочила первой, потом села. Зато вскочила я и бестолково затопталась на месте.
– Безобразие! – всплеснула руками подруга и опять поднялась. – А вы, бабушка, все-таки живите.
– Спасибо, деточка! – поклонилась старушка. – Назад-то оглянешься, вся жизнь, ровно один прожитой день. Уж так быстро пролетела – не заметила. А сейчас каждый денек ровно карамельку смакуешь… И ведь хорошего мало видели, война…
– Возьмите, здесь у меня в пакете мандарины, два граната, сок и очень вкусное печенье. Нашу больную… уже выписали. – Наталья положила на колени бабуле пакет, и та, растерянно хлопая глазами, схватила его, чтобы не упал.
– А я ведь думала, вы врачихи снизу… – начала было она фразу, которую мы не дослушали. На этаже остановился лифт, из него вышла серьезная женщина, врач, с бумагами в руках, и мы, залетев в кабинку, вместе нажали на кнопку первого этажа.
– Это, наверное, к Евгению… По поводу перевода Гуляевой, или как ее там… Ирка, ты поняла, как украли Милку?
– Похоже, Милкин вэй проходил мимо морга. По пути ее отлепили от капельницы.
В два счета мы долетели до своей машины, оделись, уселись и принялись трястись мелкой дрожью. В машине было холодно, но она довольно быстро прогрелась. Плохо только то, что «Шкода» по комфортности не сравнима со «Ставридой». Так хотелось расслабиться и думать только о хорошем. Хотя этот вечер нам явно ничего хорошего не сулил.
– Мы с тобой договорились не лезть не в свое дело. Причем чуть раньше, чем нам приказал мистер Икс по телефону сиделки.
Наташка была очень серьезна.
– Я не люблю, когда на меня давят, – тихо ответила я, забрасывая шапку на заднее сиденье. – Поэтому готова отказаться от условий договора… по причине форс-мажорных обстоятельств – незаконного вмешательства третьих лиц.
– Нашла лица! – фыркнула Наташка. – Там вместо лиц, как пить дать, наглые морды! И потом, если хорошо подумать и вспомнить этих отморозков… Ну я имею в виду мамонтов. Ведь какая толстая шкура была. Ни за кем не шпионили, никому не мешали. Словом, никуда не рыпались, а все равно вымерли! – Она посмотрела на часы. – Что будем делать? К Маринке рановато. А давай пока смотаемся и заберем Фимку? Заодно к Гришкиной матери заскочим, передачку для Гришки передадим. Только чует мое сердце, он пока в ней не очень нуждается. Но все равно, чего зря время терять? Тебе еще надо морально приготовиться к окончанию беспризорной жизни. Завтра с утра заедем в универсам. А Лешке позвоним, чтобы он прямо в деревню подскочил. Я вчера ему три раза план перерисовывала. Ничего, не заблудится.
Я не возражала. В крайнем случае, если будем опаздывать, предупредим Маринку по телефону.
Всю дорогу до Милочкиной деревни Наталья строила предположения по поводу ее исчезновения из больницы.
– Во, блин, себя не пожалела, дочь не пожалела. Может, она следователя испугалась, намекнул бедняге, что есть шанс сменить больничную койку на нары? Или шконку, я не знаю, как правильнее и на какой из них удобнее. А если ее украли, то… Ир, ты не знаешь, зачем Милку красть? Выкуп за нее давать некому. Может, на нее какой-нибудь джигит глаз положил? Вроде возраст… не совсем девичий. Если только он положил его, глаз я имею в виду, в пору Милкиной юности и до сих пор целенаправленно шел к своей мечте. Пешком, поэтому и долго. Знаешь, пока с Кавказских гор спустишься, пока то, пока се…
Подруга нервничала и, как всегда в таком случае, не замечала, что разговаривает сама с собой. Я, пользуясь моментом, тоже беседовала со своей интуицией. В результате стали рождаться более-менее понятные отдельные фрагменты всей этой запутанной истории. Связать бы их воедино!
