выводах — нравилась. За глаза он получил кличку «Старик». Сначала Савва сердился, когда его так называли. А потом привык и перестал обращать внимание. Странное дело, как только собирается коллектив хотя бы из трёх человек, сразу же начинает выстраиваться иерархия: кто главнее. И ничего с природой, видно, не поделаешь. Хоть какой век будет на дворе, но эта особенность людей, видимо, никогда не исчезнет. Сильный духом всегда будет первым. И, не замечая того, Савва стал неформальным лидером в комнате, где жили ещё двенадцать парней, многие из которых были старше и опытнее, чем Савва. Но что- то заставляло их видеть в нём лидера.
Среди этих молодых людей, разных и по уму, и по опыту жизни, а главное, по умению находить с товарищами общий язык, часто возникали стычки. Ребята притирались друг к другу и пробовали себя на прочность. Первым, кто захотел стать авторитетом для всех без исключения, был Пашка Закаминский. Огромный, двухметрового роста детина с широкими плечами, бульдожьим лицом и узким лбом. Носил Пашка тогда ещё редкую одежду: чёрную кожаную куртку, которая сидела как влитая на его огромных плечах, и такие же чёрные холщёвые брюки, зауженные книзу. В целом человек он был неплохой. Приехал из небольшого городка, что на Верхней Волге, где, видно, считался первым парнем. Нахватавшись от блатных различных повадок, Пашка и здесь считал себя первым. Но он не прошёл тест на смелость. Случилось так, что в их комнате в один из субботних вечеров осталось несколько человек. Савва, который не поехал к тётке, его приятель Женька, которому ехать было некуда, латыш Гамулис и Пашка Закаминский. Все остальные разъехались кто куда. Кто в театр, кто в кино, кто просто побродить по Невскому.
Савва специально остался, чтобы подготовиться к зачёту по анатомии в понедельник. Решил ни на что не отвлекаться, а как следует позубрить. Без зубрёжки анатомию не осилить. Никакой логики в этом предмете не было: названия костей, мышц, фасций и суставов нужно просто запомнить. А в человеческом организме их оказалось тысячи, и все нужно знать, да ещё и на латыни, знать их функциональное назначение, место расположения… В общем, как говорил заведующий кафедрой анатомии профессор Найдёнов Борис Иванович, сухонький и серьёзный старичок, кто сдаст анатомию — становится настоящим студентом.
Друг Женька, как всегда, лежал рядом и тихо сопел, заснув вместе с конспектом. У него была страсть спать при любых обстоятельствах. И это спасало его от многих неприятностей. Женька немного заикался, совсем незаметно, но когда особенно волновался, то говорить нормально совсем не мог. Сон его успокаивал, и он после сна мог говорить обо всём. Преподаватели считали, что он начинает сильно заикаться от волнения, и часто ставили ему тройки из-за сочувствия, на что Женька сильно обижался. Один раз он чуть не подрался из-за этого со старостой группы, когда тот сделал ему замечание: «Чего нас за дураков держишь? Когда не надо отвечать, ты ни разу не заикнешься, как отвечать — так сразу. А преподаватели потом на нас зло срывают».
Тем субботним вечером латыш что-то писал, склонившись над столом около окна. То ли конспект переписывал, то ли письмо домой строчил. Но видно было, что делал он это с удовольствием, так что кончик языка был высунут, а по лицу блуждала загадочная улыбка.
«Не иначе девчонке своей пишет», — подумал Савва, оторвав взгляд от книги и наблюдая, как Эдик старательно выводит что-то ручкой в толстой тетради.
Поскольку Савва лежал на койке за шкафом, он не видел, кто вошёл в комнату. Он услышал лишь чьи-то неуверенные шаги, топтание на месте и какое-то невнятное бормотание. «Наверное, Толик Корабел поддатый пришёл», — решил Савва и снова уткнулся в книгу. Но через пару минут громовой голос Пашки Закаминского поднял Савву с постели.
— Что же ты, с…а, делаешь? — орал Пашка.
Савва с Женькой выглянули из-за шкафа и обомлели. Какой-то хорошо одетый мужик лет тридцати пяти мочился прямо на кровать Пашки. Тот оторопело стоял рядом, не зная что делать, и лишь ругался матом. Латыш Эдик от удивления привстал из-за стола, тоже не зная что сказать, и шептал по-своему, качая головой: «Ай-яй-яй».
Савва недолго думая подскочил к мужику, схватил его за шиворот и подтолкнул к двери пинком, пытаясь выкинуть вон. Но не тут-то было. Мужик оказался крепким и жилистым. Развернувшись, он обхватил руками шею Саввы и как клещами стал сдавливать его горло. Савва захрипел, попытался поднять мужика над собой, но оторвать от себя не смог. Выручил Женька. Не раздумывая он так хватил мужика по уху, что тот словно в нокауте рухнул на пол около ног Саввы.
— Вот это хук! Молодец, Женька! — залопотал рядом Эдик, хваля Женьку, молчаливо стоящего над распластавшимся телом.
— Ты его часом не насмерть грохнул? — забеспокоился подошедший к ним сзади Пашка. — Вот гнида! Я задремал после ужина. Чувствую, что-то журчит, и мокро стало на груди. Смотрю — а он, поганец, на меня ссыт…
Пашка попытался даже долбануть лежащего на полу мужика. Но Савва не дал.
— Да ты сам-то со страху случайно не обделался?
И все трое громыхнули раскатистым смехом. Пашка обиженно отошёл.
— Я со сна не разобрал, а то бы убил гада!..
— Ладно, ладно, Паша. После драки кулаками не машут. Что с ним делать будем? — спросил, слегка заикаясь, Женька.
— А ты его водой из графина полей, может очухается?
И Эдик подал трёхлитровый графин с кипяченой водой. Савва со знанием дела вылил полграфина на голову лежащего. Тот заморгал, открыл глаза и спросил:
— Где я?
— В раю, — ответил Савва.
— Что-то рожа у тебя не ангельская, — проговорил мужик и, охая, попытался встать.
— Ты чего это здесь вздумал мочиться? Не в сортире же находишься!
— Мужики, извините… перепутал, — пробормотал тот и, придерживая раскрасневшееся от удара ухо, вышёл из комнаты.
— Кто такой? — спросил Савва. — На друзей коменданта не похож, вроде как и не студент…
— А это, наверное, аспирант из пятнадцатой комнаты. Их тут недавно троих человек поселили, — высказал предположение Эдик.
— Но не может же научный работник так пить и мочиться где придется, — высказал сомнение Савва.
— Может! Да ещё как может! — философски заметил Женька. — Я на них насмотрелся, когда готовился к экзамену на Каменном. Там у них общага для аспирантов и ординаторов. Бухали каждый день. А вечером чуть что — драка.
— Ладно, не будем судить строго. С кем не бывает, — заметил Савва. — А ты, Паша, когда спишь, рот широко не раскрывай, а то опять кто-нибудь перепутает с унитазом, — под общий хохот закончил Савва.
На этом инцидент был исчерпан, но его последствия не преминули тут же сказаться. Старостой комнаты единогласно был выбран Женька Вельяминов, освободив от этих обязанностей Пашу, самовольно назначившего себя на этот пост с первых дней вселения в общагу. Ну, а Савва укрепил свой авторитет лидера. Разные люди и по характеру, и по желанию учиться, и по пониманию смысла жизни собрались в десятой комнате, но силу и порядочность уважали.
Ещё одной яркой личностью в их комнате, да, пожалуй, и во всей общаге, стал Толик Корабел, прозванный так за свою привычку в поддатом виде убеждать собеседника, что без его участия ни «одна корабель» на Балтике не сходит «со стуапелей». Работал Толик до поступления в институт маляром на Выборгском судостроительном заводе, выпускающем маломерные корабли и катера. Сам Толик считал свою профессию главной в кораблестроении и доказывал, что если бы не он, все суда давно бы сгнили и пошли ко дну. Краски, мол, здесь нужны особые, свинцовые, и накладывать их нужно тончайшим слоем, один на один, на абсолютно очищенную и обезжиренную поверхность. Только тогда краска годами будет держаться, не поддаваясь коррозии даже от морской воды. И он, Толик, умеет это классно делать. На вопрос, зачем же он тогда пошёл в институт, Толик незамедлительно отвечал — отдохнуть. И пояснял: всю жизнь, мол, вкалывает — сначала в школе, потом в армии, затем три года после армии на судоверфи и так до тридцати
