Магомедов сидел на втором этаже своего внешне скромного, хотя и набитого иностранной техникой — одних видеомагнитофонов здесь было целых три, не зачем, а просто, чтобы было — в тяжком раздумьи, стиснув голову руками. В висках пульсировала боль, обручем стягивая мозг, перед глазами плавали какие-то разноцветные круги. Он уже выпил две таблетки — но не помогало. И не поможет… уже не поможет.
Времена-то какие страшные настают…
Отец Ибрагима Юсуповича, в свое время начинавший скромным дехканином, выбился в люди единственно за счет хитрости своей крестьянской, проницательности, понимания приводных ремней жизни. Никогда не был против партии, против революции — наоборот, всецело ее поддерживал, но поддерживал холодно и с расчетом, чтобы дать поменьше, а взять побольше. Никогда не был против политики — как государство делает, так и надо, все учтено, такова генеральная линия и осуждать ее — ни- ни. Когда в Ташкент — город хлебный — начали свозить беженцев с голодных краев — отец, уже будучи бригадиром, зачастил в Ташкент. Хлебушек то был неучтенный, а у беженцев то ой много всего было. Ведь что берет с собой человек, отправляясь в дальнюю дорогу? Самое ценное и то, что можно легко нести с собой — золотишко, да деньги. Немало наменял в ту войну, немало — хватило, чтобы сыну своему партийную школу обеспечить, потом бригадирство, потом и председательство. Ну и… людям верхним дать, чтобы знали, хорошо знали. Ташкент то рядом — того и гляди, комиссия может нагрянуть, надо чтобы все в порядке было, и чтобы человек на таком хозяйстве верный стоял. А кто может быть вернее власти, чем Магомедовы?
Но он ведь работал. Честно работал, не покладая рук, работал. Ну, брал — так кто не берет? Только по-разному берут — у кого совесть есть, так берут ровно столько, сколько положено, дело делают и людям дышать дают. А у кого нет — те обирают до нитки, сами не работают, да людям работать не дают. Как то раз подошел к нему в Ташкенте в обкоме партии Эдуард Маджидов, председатель хлопкового колхоза, сказал ему слова обидные — мол, что обносился, костюм не можешь новый купить, давай подарю если такой бедный. Это все было после заседания, где Маджидову и еще нескольким таким же вот баям второй секретарь вломил по первое число за то, что план по хлопку не выполнен, а ему Ибрагиму Юсуповичу не вломил — вот Маджидов и обиделся, решил пойти на оскорбление. Магомедова тогда затрясло всего от обиды, от несправедливости — он и сказал Маджидову, если коммунист, зачем гарем держишь? Паразит, у него хозяйство ничуть не меньше, больше даже — хоть бы одно дерево посадили, хоть бы одну улицу за колхозный счет построили! Маджидов стушевался… но не забыл, ничего не забыл. Не забывают здесь такое, слово острее меча бывает.
Не стало генерала — теперь на него все накинутся. Волчьей стаей. Такие здесь правила — кто ослаб — разорви. Да и… мало ли желающих на налаженное хозяйство прийти. У него ведь — колхоз-миллионер, техника новая совсем куплена, фонды он пробил, лично в Москву ездил. Одна улица уже построена с домами для молодых семей, еще одна достраивается, дороги за собственный счет заасфальтировали, может быть дадут разрешение — так он мельницу поставит, будет хлеб печь, в Ташкент возить и продавать. Тоже дело тоже деньги. На такое то хозяйство, руками два десятка лет ставившееся — любой прийти захочет.
И некому защитить. Сейчас, как на республику Гдляна натравили, как первый секретарь теперь не пойми кто — некому защитить. Что Салимов, что Усманхождаев — те его лично знали, в обиду бы не дали. Взяли бы конечно… и немало — но такова жизнь. А эти…
Может и прав Акил?
Акил был головной болью Ибрагима Юсуповича, сердце сжималось от страха. Самый старший, рос в строгости… откуда такое взялось? Ведь бандит… сущий бандит стал, господи. И с кровью на руках, а кровь она липкая… не смывается ничем.
Председатель до сих пор вспоминал с ужасом тот день, когда прибежал к нему Назар, верный человек, и сказал, что видел, как Акил и его башибузуки человека в поле закапывали. Мертвого. Тогда, как Акил пришел домой — на следующий день. Он с ним поговорил. Как положено, поговорил!
Да сам Акил особо и не отрицал, что сделал. Возвращался из Афганистана человек, видимо где-то в тыловиках служил, судя по количеству накопленного. Там ведь много спецов… кусок хозяйственного мыла на восемь частей делят и продают афганцам. Вот они его на игру затянули, потом он возмущаться стал, сказал, что в милицию пойдет — они его убили. И закопали. Самое страшное — что про все про это Акил говорил с поразительным спокойствием и даже какой-то иронией. Ну, да… Убили. И что с того. Не нашли же? Закопали как следует, никто не найдет. Азаматы[54] будут молчать. И что ты, отец, взбеленился так?
Тогда он не стерпел. Выгнал из дома, сказал, что больше — ни ногой на порог. Не нужен такой сын. Лучше бы этого он не делал…
Вот теперь Акил, его сын — настоящий бандит, авторитет. А он? Кто теперь он? Кто теперь он, чтобы справиться с теми, кто нападает на него. Господи, да раньше за такое, что сейчас творится — всех бы, кого под расстрел, кому пятнадцать лет и в лагеря. Говорят… у Ходжаева, первого секретаря в соседнем районе — дочь изнасиловали, когда он не пожелал делать то. что ему сказали. Бандиты власть берут… вооруженные. Вот такие — новые времена.
На дворе забурчал мотор, не легковушки, какого-то грузовичка или УАЗа. Видимо, приехал Акил со своими.
Акил появился наверху, в комнате отца, зашел без стука — высокий, красивый, джинсы настоящие американские и модные черные очки. Винтовка М16А1 с оптическим прицелом в руках — в последний год в республику оружие как рекой хлынуло. Еще пистолет.
— Доброго здоровья, отец…
Сказано было с насмешкой и иронией — что, мол, старик — понял теперь, чья сила?
— Ты думаешь, что на земле больше нет закона? — сказал председатель, кивая на винтовку в руках сына
— Отчего же. Днем есть. А ночью — закон то, что я держу в руках. Поехали, опоздаем…
Акил привел с собой азаматов — человек десять. Три машины, два УАЗа и Нива, УАЗы списанные, у пограничников за взятки брали. Нива… может угнанная, может еще какая. С машинами — дефицит. У всех — автоматическое оружие.
— Где, говоришь, встретиться договорились? — Акил поправил очки, он носил черные очки даде ночью, потому что это было круто.
— За Ангреном.
Акил грязно и страшно выругался
— Бабай совсем охренел. На нашу землю лезет, гнида. Чурка, п…р рваный. Поехали. Я с тобой поеду.
Через пару минут маленький конвой — белая, председательская Волга, два УАЗа и Нива, проехав по тихой центральной улице колхоза им Ленина, выехала на дорогу…
— Что от тебя Бабай хочет? — спросил Акил, баюкая в руках винтовку. Дорога, ведущая в предгорья, летела под колеса, высвеченная дальним светом фар.
— Чтобы платил.
— Платил ему? Он что, считает, что узбеки будут платить ему?
— Не знаю.
— Странно все это… — Акил провел руками по лицу, по том опять взялся за винтовку — ты все мне сказал? За что он хочет взять с тебя деньги?
— Я тебе все сказал — повторил отец
— Просто, в Кзыл-Орде в прошлом году до мира добазарились… — вслух рассуждал Акыл — его за этот беспредел свои же опустят. Если ты, конечно, все сказал. Может, ты ему лавэ должен.
— Что?
— Ну деньги. Бабки. Рыжье? Понимаешь? Если так — скажи, потому как если кто на стрелке врет — тот и проиграл.
— Я у него деньги не брал. И вообще — прекрати при мне так разговаривать!
