норма для объектов, вращающихся в пустоте. Конечно, существует не так-то много чёрной магии, завязанной на восходящее солнце. Собственно, я никогда о такой не слышал. Но и очищающей силой Добра и Правды оно не является.
Однако это, вообще говоря, чертовски сильная очищающая сила. И в этом была моя проблема.
Дух не предназначен для того, чтобы болтаться в мире смертных, если только он не получил тела, чтобы жить в нём. Я полагаю, он должен попасть либо в Кармайклову электричку, либо в Рай, либо в Ад, либо в Валгаллу, либо ещё куда-нибудь. Духи сделаны из энергии — они на 99,9% состоят из чистой, вкусной, питательной магии. Никаких заменителей.
Соответственно, духи и восход солнца идут рука об руку, как микробы и дезинфекция. Обновляющие силы несутся сквозь мир, омывая планету новым днём, подобно бесшумному, невидимому цунами, быстрине магии, неизбежно стирающей даже сильнейшие из заклятий смертных, давая им эффективный срок годности, если только их не поддерживать.
Заблудившийся дух, попавший под восход, будет рассеян. Вопрос не в том, чтобы находиться в тенистом месте — это защитит вас не больше, чем нахождение в вашей кухне в момент удара цунами. Вы должны найти где-нибудь настоящую
В конце концов, я был призраком. Поэтому я понёсся в место, которое, по моему мнению, могло укрыть меня, и которого я мог достичь быстрее всего.
Я понесся к моей могиле.
У меня есть собственная могила: надгробие уже на месте, проклятая тварь всё выкопала и оставила дожидаться меня. Это был подарочек мне от врага, который, оглядываясь назад, не кажется таким страшным, какой она была в то время. Она тогда сделала величественный жест перед тёмной частью сверхъестественного сообщества, одновременно угрожая мне смертью и, в то же время, демонстрируя свою влиятельность — предоставить мне могилу в очень эксклюзивном месте, да чтобы руководство кладбища согласилось оставить зияющую дыру в земле у подножия моего надгробия. Не имею понятия, подкупила она их или угрожала, но яма так годами и зияла открытой на самом знаменитом чикагском кладбище Грейсленд.
И может быть, она наконец-то окажется полезной не только как место для грустных мыслей.
Я воспользовался исчезательным трюком сэра Стюарта и обнаружил, что не могу скакать больше, чем примерно на триста ярдов за раз. Но даже с таким ограничением я двигался гораздо быстрее, чем если бы я просто бежал, и, похоже, это напрягало меня намного меньше, чем я ожидал от подобного занятия. Это стало упражнением наподобие бега — повторением одного и того же действия снова и снова, чтобы попасть из точки А в точку Б.
В мгновение ока я пронёсся через передние ворота кладбища Грейсленд, сделал ещё пару скачков, стараясь найти нужное место возле того мавзолея, смахивающего на большой греческий храм, и рывком бейсбольного игрока прибыл к зияющей дырке в земле. моё нематериальное тело чётко проскользило по белому снегу, обрывающемуся у самого края могилы, и я провалился в прохладную, тенистую траншею, приготовленную именно для меня.
Солнечный свет захлестнул мир несколькими ударами сердца позже. Я слышал его, чувствовал его подобно тому, как я однажды почувствовал через подошвы моих ботинок слабое землетрясение в штате Вашингтон. Резкая, чистая, серебристая нота на мгновение повисла в воздухе, наподобие завершающего звука в громком перезвоне курантов. Я закрыл глаза и сжался у той стороны могилы, которую воспринимал как наиболее подходящую для того, чтобы избежать уничтожения.
Несколько секунд ожидания конца всего и...
Ничего не произошло.
В моей могиле было сумрачно, прохладно и тихо. Тут было... действительно очень спокойно. Я хочу сказать, когда вы видите по телевизору или в фильмах, как кто-то лежит в гробу или в могиле, это всегда вызывает ужас и отвращение. Я бывал у моей могилы прежде, и каждый раз она меня расстраивала. Полагаю, это осталось позади.
Смерть пугает лишь вблизи.
Я сел спиной к стенке моей могилы, вытянул ноги перед собой, опёрся на неё затылком и закрыл глаза. Не было звуков, кроме слабого ветра в кладбищенских деревьях и приглушённой музыки окружающего города, живого и дышащего. Машины. Гудки. Отдалённая музыка. Сирены. Поезда. Стройки. Несколько птиц, считающих кладбище Грейсленд своим домом.
Я не мог вспомнить, когда я последний раз чувствовал себя так...
Мирно. Удовлетворённо.
И таким свободным. Свободным ничего не делать. Свободным отдыхать. Отвернуться от ужасных, тёмных вещей в моей памяти, избавиться на время от своей ноши.
Некоторое время я держал глаза закрытыми, позволяя удовлетворённости и тишине наполнить меня.
— Вы новенький, — раздался тихий, спокойный голос.
Я открыл глаза, испытывая смутное раздражение от того, что мой отдых был прерван спустя лишь несколько мгновений, и посмотрел вверх на небо, где остался лишь намёк на синеву. Фиолетовые сумерки надвигались вместе с ночью.
Я сел подальше от стенки своей могилы, поражённый. Какого чёрта? Я отдыхал всего минуту или две. Правда же? Я похлопал глазами несколько раз, глядя на небеса, затем медленно поднялся на ноги. Я чувствовал тяжесть, и вставать было тяжелее, чем должно было бы быть, как будто я был одет во влажные тяжёлые одеяла или в один из тех освинцованных фартуков, которые используются при работе с рентгеновскими аппаратами.
— Мне всегда нравится наблюдать за рождением новеньких, — сказал голос, детский голос. — Можно предположить, во что они превратятся, а потом следить и смотреть, так ли всё произойдёт.
Моя могила была глубиной около шести футов. Я сам значительно выше шести футов. Как я понимаю, мои глаза были на несколько сантиметров выше полуфута снежного покрывала, накрывшего здесь землю. Так что увидеть маленькую девочку оказалось нетрудно.
Ей было лет шесть, и она выглядела маленькой даже для своего возраста. Она была одета в наряд девятнадцатого века, почти до смешного вычурный, слишком шикарный для ребёнка, который, вероятно, уделал бы его грязью или едой в течение часа. Её туфли с маленькими пряжками смотрелись, как ручная работа. На одном плече она несла крошечный кружевной зонтик в тон платью. Она была хорошенькая — как и большинство детей — белокурые волосы и яркие зелёные глаза.
— Эй, привет, — сказал я.
— Привет, — ответила она с реверансом в духе маленькой Ширли Темпл. [13]— Приятно познакомиться с вами, покойный Гарри Дрезден.
Я решил быть осторожным. Каковы шансы, что она действительно маленькая девочка, которой пытается казаться?
— Как ты узнала моё имя?
Она сложила маленький зонтик и похлопала им по могильному камню. Он был сделан из белого мрамора. Надпись была написана золотом или, по крайней мере, чем-то наподобие золота, и всё ещё продолжала блестеть, несмотря на примерно десятилетие после нанесения. На камне был изображен пентакль, сразу под простой фразой: ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ГАРРИ ДРЕЗДЕН. Под пентаклем она продолжалась: ОН УМЕР ЗА ПРАВОЕ ДЕЛО.
На мгновение я почувствовал странный, сладковатый вкус во рту, а запах хвойных иголок и свежей зелени заполнил мой нос. Волна нервной дрожи промчалась вверх и вниз по моей спине, и я вздрогнул. Тогда вкус и запах исчезли.
— Вы знаете меня? — спросила она. — Я знаменита.
Я прищурился на неё. Потом, собрав свою волю в кулак, я исчез со дна могилы, появившись вновь рядом с девочкой. Я оказался повёрнут лицом не в ту сторону, вздохнул, поворачиваясь лицом к ней, и осмотрелся вокруг. В Грейсленд была статуя маленькой девочки, ребёнка по имени Инес. Она находилась там в течение двух столетий, и каждые несколько лет появлялись истории о пропаже статуи и о том, как
