надо будет что, звони. За мной не заржавеет. Да, ему когда зайти-то к тебе?
– Э-э… Пусть приходит завтра. В десять тридцать. Но я ничего не обещаю.
– Ясное дело! Правильно говорили, что ты – мужик! Ну, добро. Короче, бывай!
Завьялов повесил трубку. Через два дня Гид был принят на работу.
Конструкторское бюро, размещающееся в Робобашне, чем только не занималось, но то, чем занимался его отдел, Гид, встречаясь с однокашниками, объявлял громко и с явным удовольствием: «Мы разрабатываем роботов». Его нисколько не смущала невысокая зарплата инженера. Еще студентом он привык пару раз в неделю грузить по ночам вагоны на каком-нибудь хладокомбинате.
Когда-то, в дочернобыльские времена, в огромном центральном зале Робобашни, поддерживаемая бесчисленными растяжками и противовесами, размещалась и иногда даже шевелилась ажурная двадцатиметровая рука космического манипулятора.
По замыслу создателя (создателя манипулятора, разумеется), эта рука была нужна, чтобы из прилетевших с Земли модулей построить на орбите целый город для нескольких сотен космонавтов и космонавток.
Зачем? Такие вопросы в советские времена не задавали.
Потом отдел занимался более прозаическими задачами. Гид попал в группу напольного транспортного робота, как называли автоматическую тележку, которая должна была перемещаться по территории автоматического завода. В той же группе работал и Келдыш.
Установленная на специальном стапеле, увешанная гирляндами многожильных кабелей, витыми парами и просто разноцветными проводами, тележка напоминала гигантскую металлическую черепаху, попавшую в реанимацию. Она вращала висящими в воздухе колесами, шевелила манипулятором и равнодушно взирала большими мотоциклетными фарами на снующих вокруг нее людей и мерцающие экраны осциллографов.
Но в последний день каждого месяца в главном зале плотно задергивали занавеси. Вечером, когда в КБ никого не оставалось, на балконе собирались избранные. А иногда там появлялся даже сам директор.
Черепаху накрывали большим черным покрывалом и тайно провозили в главный зал. Техник, отвечающий за ее сохранность, бывший хоккеист, даже игравший когда-то за сборную, которого коллеги уважительно прозвали Третьяком, надевал свою форму со всеми бесчисленными щитками и раковинами. Двое инженеров, ползая на четвереньках по залу с рулеткой, расставляли несколько стульев, имитирующих станки.
И когда все было готово, директор (а в его отсутствие – заместитель) едва заметно кивал головой, и начиналось таинство испытаний.
Все затихали.
Начальник отдела с грацией тореадора торжественно сдергивал покрывало.
Третьяк осторожно подходил к черепахе сзади и нажимал черную кнопку.
Затем… Затем обычно ничего не происходило.
Затем обнаруживали не вставленную в розетку вилку, отсутствующий модуль и сгоревший предохранитель.
Затем инженеры суетливо разматывали кабель, втыкали куда-то в черепашьи потроха большой разъем и перезагружали программу. Лицо начальника отдела с частотой кадровой развертки поворачивалось то к нерадивым сотрудникам, изображая гнев, то к балкону с надеждой на снисхождение.
Затем один из инженеров тянулся к черной кнопке.
Затем начальник отдела полным отчаяния шепотом восклицал: «Кабель, идиоты!»
Затем «идиоты» хватались за головы.
Затем тележка срывалась с места, истерично дергалась и рвала кабель. Который, если ему хватало прочности, мог выдернуть из черепахи изрядную часть ее электронных мозгов. Обычно после этого она начинала разгоняться в случайно выбранном направлении, устрашающе рассыпая по полу искры и выпуская клубы желтого ядовитого дыма.
Затем пожарный включал свой брандспойт и, как он писал потом в отчетах, локализовывал очаг возгорания.
Затем Третьяк совершал самоотверженный прыжок и, оседлав взбесившуюся рептилию, бил черепаху могучим кулаком прямо по большой красной кнопке. Черепаха замирала. Если, конечно, кнопка была подключена. В любом случае, на испытания всегда приглашали фельдшера из медпункта.
Ни Гида, ни Келдыша на испытания не пускали. Даже стулья расставить не доверяли. А они, постепенно разобравшись с устройством черепахи, пришли к выводу, что конструкция хоть и была далека от совершенства, но в принципе могла бы оказаться работоспособной, если б не патологическая несогласованность электрических и механических параметров узлов, спроектированных разными людьми.
Эта идея нашла понимание у руководства, и вскоре в отделе появилась новая группа, перед которой была поставлена задача проектировать специальные узлы, стыкующие остальные узлы. Дело сдвинулось с мертвой точки, но вскоре выяснилось, что новые узлы не стыкуются уже вообще ни с чем.
Каждым электромотором тележки управляла пара мощных германиевых тиристоров. Германий, как объяснил Гиду Келдыш, это – не немец, это такой баснословно дорогой элемент из таблицы Менделеева. И электронные приборы из германия нигде в мире, кроме, разумеется, Советского Союза, уже давно не применялись.
А тиристоры эти часто горели. Выпаивать и менять их было крайне неудобно, поскольку подобраться к ним можно было только снизу, с большим трудом и рискуя обо что-нибудь ободраться. Горел обычно какой-нибудь один из двух, но было проще сразу заменить оба, чем дважды совершать этот травмоопасный и неприятный акробатический этюд. Келдыш давно обратил внимание, что техники выбрасывают выпаянные тиристоры не проверяя, словно какие-нибудь копеечные конденсаторы.
И однажды Гид с Келдышем совершили недопустимое, несовместимое и непоправимое. Они забрали себе несколько выброшенных работоспособных тиристоров. Но это было еще не все. В Автово на радиотолкучке они обменяли два бывших в употреблении тиристора на американский процессор и несколько портов ввода-вывода к нему. Келдыш спаял на «слепыше» – макетной печатной плате – небольшой контроллер, а Гид написал на Ассемблере простенькую программу.
– Вы хотите сказать, что задача, которую тридцать инженеров не смогли решить за два года, решается за неделю двумя умниками? – спросил Третьяк.
– Да, – нахально ответил Келдыш.
Третьяк посмотрел на него как на жестяную фигурку из настольного хоккея, пытающуюся ударить по настоящей шайбе. И вероятно, дабы проучить зарвавшихся юнцов, дал им возможность сесть в лужу. Другими словами, он допустил молодежь к телу.
Келдыш подключил собранное им компактное устройство вместо десятка ненадежных, греющихся, как утюги, и быстро высасывающих аккумуляторы модулей. Полдня ушло на настройку и корректировку программы, и тележка поехала. А когда Келдыш вручил Третьяку пульт дистанционного управления от игрушечной машинки, заменяющий черную и красную кнопки, суровый хоккеист прослезился.
– Боюсь только, что вам это с рук не сойдет, – сказал Третьяк, убедившись, что молодежь не только говорит, что думает, но и делает, что говорит.
– Победителей не судят, – гордо возразил Келдыш.
– Ну да, их без суда, сразу к стенке ставят, – парировал имеющий большой жизненный опыт техник. – А если узнают, что вы пронесли на территорию американский процессор… Короче, уносите эту свою плату, пока вас как еретиков не сожгли на костре.
Но в этот момент в помещение вошел начальник отдела и, как тогда говорили, другие официальные лица.
Когда к делу подключились особисты из первого отдела, речь пошла уже не о диверсии, а о шпионаже и измене Родине. Статья, надо сказать, расстрельная. Но и этого особистам показалось мало. Вероятно, им захотелось получить звезды Героев за раскрытие антисоветского заговора. А для заговора двух заговорщиков было мало. И, недооценив значение хоккея в нашей отдельно взятой стране, они выбрали
