Медведев поднимал палец и говорил «чш!», начинал молоть какую-нибудь на ходу сочиненную чепуху о Пагуошском движении или об эффекте Допплера в отношениях мужчины и женщины. Он брал любопытного под руку и отводил в сторону.
Большая кухня служила Медведевым и столовой, и местом для детских игр. Верочка нагромождала там целые волшебные города. Она так не любила детский садик, что все неприятности, связанные с коллективным воспитанием, она перекладывала на кукол. Неприятное знакомство с зубоврачебным кабинетом она тоже безжалостно разделила с куклами.
Медведев скрипел зубами, когда сонную хныкавшую дочку поднимали с постели, чтобы увести из дому. Он считал, что дети в эпоху этой пресловутой НТР лишены детства: едва появившись на свет, они начинают взрослую жизнь. Пока жива была мать, Вера иногда по неделе сидела дома. Но мало ли что было, когда была жива дочкина бабушка!
Гостиную с креслами и одношерстным диваном жена и теща превратили чуть ли не в библиотеку, книжные стеллажи рождали ежедневную пыль, от которой увеличивались детские аденоиды. Рояль среди стеллажей звучал глуше и недовольнее, словно книжное удушье коснулось и его, самого устойчивого квартирного старожила. Да и играли на нем теперь нечто совсем иное. Впрочем, все это мало коснулось медведевского сознания. Его душа была широка, как широка и коренаста была вся его подвижная фигура. За внешним видом мужа Люба следила, пожалуй, больше, чем за своим. Она гордилась своим Дымом, как она тайно от всех называла мужа. Она сдержанно любовалась им, когда он по утрам уходил на троллейбус или когда шелестел на кухне газетами, фыркал, бормотал что-то и наконец кричал словно бы на вокзале:
— Люба, Люба! Урра! Урра, дорогая, проблема бессмертия решена! Ты слышишь? Один киевский профессор предлагает для эксперимента свою голову. Пусть, говорит, отрежут и заморозят. А лет этак через двести разморозят и пришьют какому-нибудь безголовому дураку! Нет, каково, а?
И он хохотал, смеялся тем удивительным детским смехом, громким и безоглядным, который она знала еще с девятого класса.
В шестом Люба ходила с Мишей Бришем на каток в парк имени Горького. В седьмом она сильно влюбилась в одноклассника Славу Зуева. А в девятом классе неожиданно объявился этот быстроходный Медведев. Она и до сего дня не понимает, отчего мама, Зинаида Витальевна, вроде бы и неглупая, а главное, своя, родная, не понимает, вернее, не чувствует, что такое Медведев. Он, ее Дым, такой талантливый, такой непохожий на всех остальных! Если б еще не эти вспышки несдержанности… Они у него редкие, но страшные по своей силе. Мать даже не знает о них. Что бы она сказала, если б однажды увидела Медведева в гневе? Жутко даже подумать… Но хуже всего то, что Вера, это шестилетнее существо, прекрасно чувствует, как бабушка относится к папе. К ее, Верочкиному папе, то есть к Медведеву. Вера, эта маленькая хозяйка семьи, взяла на себя непосильное обязательство: заставить бабушку любить папу. Обо всем этом думал иногда и сам Дмитрий Медведев, но думал мимоходом и всегда в третьем лице, что особенно его раздражало.
…Трубка телефона, с утра нагретая Любиным ухом, не остывала до позднего вечера. Звонили со всех концов города. Ленинград, куда Медведев уехал в командировку, вызывал дважды в сутки. Зинаида Витальевна то и дело набирала номера каких-то экзотических учреждений, которые в последнее время неудержимо плодились в Москве. Нынче, пользуясь тем, что зять находится в Ленинграде, Зинаида Витальевна распространяла свою экспансию и на этот город:
— Димочка, ты слышишь меня? Голубчик, позвони Эльзе Густавовне, пусть от моего имени свяжется с… Люба, Люба, как зовут подругу жены того профессора? Боже мой, почему ты забыла? Дима, Верочка вырывает у меня трубку. Ты будешь звонить завтра? Я узнаю имя подруги и сообщу. Что? Когда приезжаешь? Люба, он приезжает сегодня «Красной стрелой»!.. Нет, я просто не понимаю. Ты посмотри, на что похожа твоя шуба? Она вся облезла, не представляю, что ты будешь делать зимой. Верочка, сейчас же обуй тапочки и перестань хныкать! Что? Нет, это просто возмутительно! Никто нынче не ходит в таких шубах!
— Мама, у меня вполне нормальная шуба.
— Может, у тебя и мебель нормальная? Ты посмотри, какой гарнитур у Миши! Ах, я чуть не забыла, меня ждут в ателье… И вообще! Если б ты вышла за Славика, ты бы не ходила сейчас в облезлой шубе.
— Мама, сейчас же лето! — засмеялась Люба. — Никто вообще в шубах не ходит.
— Бабуска, бабуска, я с тобой! — запрыгала Верочка.
— Ни в коем случае, детка. Ты останешься с мамой. Как же он легок на помине! Люба, возьми, пожалуйста, трубку. Звонит Миша! Он говорит, что я тоже могу поехать во Францию.
Зинаида Витальевна, несмотря на некоторую тучность, была все еще элегантна. Сказывались уроки сценического поведения, взятые в свое время в одной из московских студий. После войны она неплохо играла чеховских героинь в профсоюзных клубах. Неосознанная неудовлетворенность судьбой прядями седины застряла в пышных каштановых волосах. На две горькие морщинки, отделяющие щеки от подбородка, уже не действовал ни энергичный массаж, ни женьшеневый крем. Люба с горьким чувством наблюдала приближение материнской старости.
Сразу после Бриша позвонила Наталья, жена Славика Зуева, которая оказалась совсем рядом, на Спартаковской улице. Зинаида Витальевна очутилась между двумя огнями: и Наталью хотелось увидеть, и в ателье надо было обязательно ко времени.
Перемогло ателье.
Люба пообещала завтра же, если приедет Медведев, всем семейством приехать на дачу и чмокнула в материнский висок:
— Ты не забудешь позвать настройщика? Если нужны деньги, то…
Зинаида Витальевна обиженно поджала губы и по-королевски вышла в открытую дочерью дверь.
— Ну, хорошо, хорошо… — Любу разбирал смех. — Мама, ты бы не покупала торт, мы привезем…
Но Зинаида Витальевна уже спускалась по лестнице. Она до сих пор не признавала никаких лифтов. Верочка махала ей сразу двумя руками. Едва затихли бабушкины шаги, как щелкнул лифт и Верочке можно было продолжать махать: приехала тетя Наташа.
Джинсы облегали Наталью Зуеву слишком плотно, зато обширная белая блуза была просторна. Люба сразу заметила и новые босоножки. Наталья не зря водилась с продавщицами московских «Березок». Босоножки появились явно вчера или позавчера, ведь она заезжала после Любиного приезда из Франции совсем в других.
— Ты знаешь, Славка совсем захандрил, — Наталья мельком оглядела себя в зеркале. — Даже не пьет.
— Ты что, не рада этому? — удивилась Люба.
— Нет, просто немыслимо! Тихий ужас, я опять начинаю полнеть. У тебя далеко бордовая юбка?
Люба принесла юбку, и Наталья лихорадочно натянула ее поверх джинсов.
— Нет, вроде бы ничего, так же и было. Прямо в пот бросило…
— Хочешь, я ее тебе подарю?
— Что ты…
— Когда у тебя день рождения?
— Терпеть не могу свои дни рождения! — Наталья снова через голову натянула юбку. — Нет, ты серьезно? Она мне очень идет. А что подарить тебе? Ты же любишь отмечать дни рождения. Ой, я чуть не забыла. Ведь это же… скоро! Да?
— Во-первых, не скоро, во-вторых, ничего не надо дарить. — Люба вдруг покраснела. — Дочка, что ты тут стоишь? Пойди и уложи спать куклу. Либо покорми ее чем-нибудь…
Вера не уходила. Она серьезно глядела то на маму, то на тетю Наташу, которая второй раз примеривала юбку. Вера ушла к своим куклам только после того, как мама сварила кофе, а тетя Наташа включила телевизор, когда обе они заговорили спокойно.
— Господи, нашла о чем думать, — Наталья достала из сумочки «Кент». Два длинных темно- вишневых ногтя вцепились в ободок фильтра и вытащили изящную сигаретку. — У тебя первый аборт, что ли?
— Ради Бога, говори тише.
— И чего ты расстраиваешься? Я позвоню главврачу. У тебя же есть свободные дни.
