— Он что, лежал все эти дни?
— Лежит, если уложишь. Сидит, если усадишь. И молчит. Как будто вспоминает что-то. Может, он действительно вспоминает?
— Какой ужас, — сказала Валя.
— В мире есть вещи, которые надо немедленно забывать! — жестко сказал Иванов. — Иначе человеку нечего тут делать.
— Что ж… — Медведев поднял бокал с рислингом. — Выпьем в честь… забывчивости. Или за ликвидацию последствий? Валя, я бы не отказался от парочки чебуреков. Хоть это и не русское блюдо.
— Пока ты не расскажешь об одном деле, ты ничего не получишь, — сказал Иванов. — Валя и Света, бегите ближе. Мы узнаем, что сказал Бриш, когда Люба пошла провожать Медведева!
— Что ты мелешь, дурак? — разозлилась сестра нарколога.
— Он совсем пьян! — хором воскликнули обе покрасневшие женщины. Они набросились на Иванова чуть ли не с кулаками…
— Дамочки! Тише. — Зуев, едва сдерживая смех, звенел вилкой о свой пустой хрустальный бокал. Иванов по-дурацки втягивал голову в плечи. Медведев хохотал от всей души:
— А чего ж не сказать? Скажу.
— Я ничего не хочу слушать! — сказала Валя и выбежала. За ней так же демонстративно последовала Светлана.
— Ну вот, — удрученно сказал Иванов.
— Издержки эмансипации, — добавил Зуев.
— Жена да убоится мужа? Так? — послышалось из коридора.
Медведев крякнул и пошел успокаивать дам. Он не скоро привел их обратно.
— Они говорят, что вы домостроевцы.
Зуев возражал:
— Я, например, строю модели, а не дома.
— Значит, ты судостроевец? — Медведев подал Вале пустую тарелку. — Валя, салат королевский…
— Это не наша заслуга, — сказала Светлана. — Это Наталья.
— А где Наталья? — спохватился Медведев.
— Она по-прежнему тебя боится, — сказал Зуев. — Когда ты приезжаешь, она прячется в сарайку.
Небольшая стычка, спровоцированная наркологом, еще больше сплотила дружескую компанию. Еды не хватило. Светлане пришлось жарить яичницу с колбасой, делать новый салат. Одновременно она рассказала, как сидела вчера в президиуме собрания:
— Я просто не знала, куда глядеть! Будто на выставке.
— Слушай, а кто придумал президиум? — спросил Иванов Медведева. — Якобинцы, что ли?
— Не знаю, братец. Знаю, что это гениальное изобретение. Все нобелевские лауреаты не стоят мизинца этого изобретателя. Наверное, это был не простой смертный…
Разговор зашел о притворстве, об игре и неискренности. Иванов обозвал артистами женщин, а Медведев доказывал, что притворщиков больше среди мужчин, что работа, особенно руководящая, — это та же сцена.
— Все придумано. Не зря говорят про артистов: «Он живет на сцене».
— Значит, и все человечество — это театральный ансамбль, — сказал нарколог, — только живет не на сцене, а на земле. Оно играет, а Бог то ли зритель, то ли главреж. Иначе зачем столько войн и религий?
— Ну, религий, пожалуй, не так уж и много, — заметил Медведев. — И суть их одна и та же.
— Одна? Нет, извини. Ислам, например, если не обязывает, то разрешает убивать иноверцев. Я уж не толкую об иудаизме…
— Ой, давно ли он начал думать о Боге? — Валя толкнула локтем Светлану.
Иванов спокойно поглядел на сестру и жену. Он продолжал:
— Не знаю, как насчет бога, а дьявол есть, это уж точно. Я ощущаю его везде и всегда. Существует могучая, целеустремленная, злая и тайная сила, ты что, не знал? И мало кто сознательно выступает против нее…
— Ерунда! — вспылил Медведев. — Персонификация дьявола на пользу только самому дьяволу. Вспомни гоголевского Хому! Он погиб, потому что струсил и поверил во зло. Нечисть тогда только сильна, когда перестают ее игнорировать.
— Иными словами, мы ее сами создаем, так, что ли? — насмешливо заметил нарколог.
— Может, и так. Зло бессильно, пока не воплощено. А можно ли воплотиться тайно от всех?
— Я не сказал, что от всех… А воплотиться очень даже легко.
— Во что?
— Да во все! В эпидемию гриппа хотя бы. Или в бомбу Теллера. В войну между Ираном и Ираком, в эту вот штуку, наконец. — Иванов постучал по бутылке вилкой. — Ты знаешь, сколько у нас дебилов рождается?
Медведев для всех неожиданно согласился:
— Ты прав, я сдаюсь! Теллер, когда придумал водородную бомбу, сказал, потирая руки: «Только Господь Бог может сделать лучше». Каков жук, а? Как будто Бог тем только и занят, что делает бомбы. Дьявольщина — это прежде всего демагогия, а демагогия — дьявольщина. На Западе дьявол использует в своих целях деньги, у нас — бюрократию…
Иванов ясно видел в Медведеве неукротимую, лежащую втуне проповедническую силу. «Ему бы сейчас кафедру, — думал он о приятеле. — И аудиторию, человек бы на тысячу. Он бы легко поволок за собой всю эту тысячу, он бы потащил невероятно объемистую идеологическую ношу. Нет, он не рожден инженером, он пророк!»
Медведев говорил быстро, напористо, махал в такт вилкой, успевая жевать:
— Мировое зло прячется в искусственно созданных противопоставлениях — экономических, культурных, национальных. Принцип «разделяй и властвуй» действует безотказно. Он незаменим не только относительно людей, но и относительно времени. Даже время мы разделили на прошлое и будущее! Настоящего как бы не существует, и это позволяет твоему дьяволу придумывать и внедрять любые теории, любые методы. Например? Например разрушение последовательности. Оно проходит всегда безнаказанно, потому что результаты сказываются намного позже. Как? Господин судостроевец, это так просто! Поверхность, допустим, уже покрыта лаком, а деталь передают другому, и тот начинает ее строгать. Или, не изучив арифметику, приступают к алгебре, в результате человек не знает ни то, ни другое. Взгляни вокруг трезвым оком и не спеша, ты сразу узришь… С разрушением последовательности исчезает ритм, а с ним исчезает и красота. В сущности твой дьявол, Саша, ужасно антиэстетичен!
— Я тоже терпеть не могу тайн, — сказал Зуев. — Но говорить в открытую о постельных делах, о своих зубах и желудках…
— Вот, вот! — поддержал Иванов шурина. — Об этом-то говорят все. В молодежных газетах уже появились сексуальные обозреватели. Сексологи пошли по Руси, сексологи! В Вологде, я слышал, медики открыли службу семьи. У женщин кисточкой ищут эрогенную зону…
— Не может быть! — фыркнул Медведев. — Неужто дошло до таких мерзостей? Феноменально! Но я говорил о другой мерзости — о мерзости организованных общественных тайн. О двойниках. Что такое свобода? Это не тайна. Это открытость, нераздвоенная душа.
— Даже в камере? — подковырнул Иванов.
— Даже в оковах! Нераздвоенный человек может сидеть в тюрьме, но он свободней раздвоенных, тех, кто зависит от тайных и нетайных организаций.
Зуев попросил налить, взял бокал:
— И все же почти все предпочитают духовную несвободу физической.
Иванов перебил:
— Не все, Славушко, не все. Уж лучше погибнуть в атомной схватке, чем жить по указке дьявола!
— Я не уверен, что ты прав, — сказал Медведев задумчиво. — Максимализм тоже выгоден дьяволу…
