предложение надменной красавице Элен Куракиной, обнаженные плечи которой казались мраморными – это сравнение я помнил еще со школы. Во всей первой серии «Войны и мира» нет эпизода скучнее. На «Эклиптике» во время этого объяснения обычно выходили на перекур.
Однако на этот раз зрители сидели неподвижно, боясь шелохнуться, раскрыв чумазые рты от изумления и восхищения. Они ни слова не понимали в этом разговоре. Не понимали, кто такая Элен, кто такой Пьер. Не знали, кто такой Лев Толстой и где находится Россия.
Кинолебедка стрекотала под навесом из куска фанеры. Экран, хоть и был закреплен со всей тщательностью, все-таки подрагивал от порывов вечернего бриза. Звук по-прежнему плавал. На песке перед экраном разместилось, наверное, все детское население Деревни. Человек тридцать. С тех пор, как я стал кинолебедчиком, таких аншлагов собирать не доводилось.
Синема! Волшебная сила. Каким-то чудом кинолебедка не пострадала во время крушения, и коробки с пленкой тоже. Вот я и подумал: раз мы подружились с детьми, почему бы не показать им кино? Как знать, может, и взрослые заинтересуются, поймут, что мы неопасны, наоборот, дружелюбны, цивилизованы, обладаем культурными ценностями и готовы делиться ими. Может, тогда, наконец, получится наладить с ними контакт. Дед мое предложение одобрил. Генератор на «Эклиптике» он давно уже починил, мы протянули на шестах провод от траулера на Пляж, устроили фанерный навес на случай неожиданного дождя, закрепили экран. Бережно перетащили на берег кинолебедку вместе со столом. Кинозал под открытым небом был готов. Ребятню, которая, как обычно, собралась на Пляже, наши приготовления заинтересовали. «Синема!» – объяснял я. – «Как стемнеет, будем смотреть!». Дети смекнули, что затевается что-то любопытное. Обычно они уходили в Деревню до темноты, но тут никто не ушел, наоборот, их стало больше. Подтянулись ребята постарше, по тринадцать-пятнадцать лет.
Кинозал мы специально устроили в стороне от Лагеря, поближе к невидимой черте, которая делила Пляж на наши и их «владения», чтобы дети чувствовали себя более комфортно. Ваня предложил провести электричество и в Лагерь, устроить там освещение, подключить электроплитку, но Дед сказал, что нечего тратить драгоценную солярку на всякие глупости. «Кино, значит, не глупости», – недовольно буркнул Ваня. «Кино – другое дело», – сказал Дед.
Когда все было готово, я замахал руками детям: «Идите сюда! Начинаем!»
Как всегда, самым смелым оказался Альваро, тот самый мальчик, который не убежал во время нашего первого знакомства. Он увлек за собой и приятелей. Человек десять уселись перед экраном, остальные предпочли остаться на удалении.
Я запустил кинолебедку. Экран вспыхнул голубоватым светом и ожил. Под шум прибоя, при свете первых вечерних звезд зазвучала музыка, и побежали первые кадры – у меня комок застрял в горле. Петербург, Москва, Ростовы, Болконские… все на месте – все так же танцуют, любят и воюют. И океан шумит, и звезды светят, и все это сливается в одно нерасторжимое целое, я часть этого целого. И все будет хорошо.
По ходу фильма маленькие зрители тихо переговаривались, пытались растолковать друг другу непонятные моменты. Жалко только, что я ничем им помочь не мог. Некоторые эпизоды оказались неожиданно смешными – например, когда перед походной колонной марширующих русских солдат вышли плясуны-ложечники и принялись выделывать коленца, все мои зрители покатывались со смеху. Или когда Коленька Ростов убегал от неприятелей через заросли – в этот трагический, наполненный антивоенным пафосом момент все, кто находился перед экраном, предавались безудержному веселью.
Дед тоже смотрел, он сидел на песке, окруженный малышней, и смеялся вместе со всеми. В рейсе его в кино было не затащить.
Когда совсем стемнело, и фильм подходил к концу, на Пляже появились несколько женщин. Их темные силуэты застыли у «пограничной линии», не пересекая ее. Это были мамаши, которые пришли за детьми, они терпеливо ждали, когда сеанс закончится. Напрасно я махал им рукой, приглашая подойти ближе. Женщины не двигались с места.
Уже пошли финальные титры, а дети сидели неподвижно и все еще смотрели на экран. Пленка закончилась, экран стал белым и превратился в часть звездного неба, в гигантскую четырехугольную планету, сияющую отраженным светом.
Зрители начали оглядываться на меня.
– Это все! – сказал я. – Конец! Финито! Идите домой! Спокойной ночи!
Кто-то из старших ребят произнес отрывистую фразу. Женщины за «пограничной чертой» призывно загалдели. Зрители вскочили с мест и с радостными криками бросились к мамашам.Ко мне подошли Альваро и еще один паренек, одетый в военную куртку, такой же бровастый и большеглазый, как Альваро, только выше его на две головы и очень серьезный. Старший брат, сразу определил я.
Паренек по-взрослому пожал мне руку и представился:
– Хосе!
Я назвал свое имя.
Хосе заговорил по-испански, я разобрал только «грасиас» и «сеньор Костиа».В ответ я развел руками.– Не понимаю, но компрендо, сорри.– Про продукты спроси! – крикнул мне издалека Иван.Я не стал ничего спрашивать. Мы еще раз пожали друг другу руки и разошлись, довольные знакомством.
На следующий вечер, едва начало смеркаться, на Пляже около Лагеря появилась стайка ребятни. Они смеялись, хлопали в ладоши и выкрикивали: «Синема! Синема!». Я, как мог, попытался объяснить, что у нас только один фильм, других нет, но тщетно, крики «Синема!» от этого становились только громче. Чтобы не обидеть публику, пришлось снова подключать аппаратуру и крепить экран.
Я думал, когда фильм начнется и зрители увидят, что эта все та же первая серия «Войны и мира», они поймут, что у нас сложности с репертуаром и, может быть, даже не станут досматривать фильм до конца. Не тут-то было. Маленькие зрители снова с замиранием следили за объяснением Пьера с Элен, снова веселились вместе с плясунами-песенниками и покатывались со смеху от негероического бегства Коленьки Ростова. А на следующий вечер к нам опять пожаловала делегация с криками: «Синема!». Честно говоря, я был в замешательстве. Однако у Шутова и на этот случай нашлась теория: «Это же элементарно, старичок. Есть, как минимум, два объяснения. Первое – инерция повторяющихся событий. Любая последовательность повторяющихся событий, как грузовик, груженный лесом, имеет свою инерцию. То есть остановить ее не так-то просто. Если показываешь один фильм по сто раз, то тебя, как грузовик, уже не остановишь. Хоть ты и сам хочешь остановиться, но не можешь. Второе объяснение…». Второе объяснение умного кока я не успел дослушать, нужно было показывать кино.
После сеанса Альваро и Хосе снова подошли ко мне, чтобы пожать руку, я знаками показал, что хочу
