18
Анна быстро оправилась от испуга. Она спокойно, как с давним знакомым, заговорила со стариком по-немецки. Даже представила меня ему – «майн фройнд Костя». А его назвала герр Либетрау. Старик подошел ближе, застыл, сложив костлявые руки на палку, и вперился в меня взглядом.
– Руссе? – произнес он хриплым голосом.
Я кивнул.
– Воэр? – прохрипел старик.
– Откуда, из какой части России? – перевела Анна.
– Из Сибири, – ответил я.
– Зибир, – старик пожевал губами и заговорил. Анна переводила очень хорошо, у нее даже голос менялся, подражая интонациям старика – казалось, что сам старик заговорил по-русски.
– Мне доводилось встречать твоих земляков, парней из Сибири. Осенью сорок второго и зимой сорок третьего. В Сталинграде. Ты знаешь Сталинград?
– Я даже был там, у нас там родственники живут.
– Он все еще существует? – удивился Либетрау.
– Конечно! Большой и красивый город. Только называется теперь Волгоград.
– Большой и красивый город, – повторил старик. Он еще пожевал губами, руки на палке затряслись. – В декабре сорок второго я получил ранение. Меня просто оттащили в подвал разрушенного дома и оставили там. В подвале были сотни людей. Раненые, больные, дезертиры. Врачи туда не заглядывали. Иногда на пороге появлялся офицер, светил фонарем в темноту и призывал легкораненых вернуться в строй. Каждый, кто согласится, сразу же получит миску горячего супа из конины. Некоторые соглашались. Поесть супа и погибнуть в первой же атаке – это было хорошей сделкой. Я бы тоже согласился, если бы мог стоять на ногах. Но я не мог, не мог даже отползти подальше от солдата, который лежал рядом со мной. У парня гнили раны, к тому же он справлял нужду, не снимая штанов, а потом он и вовсе помер, а я продолжал лежать с ним плечо к плечу, потеряв счет дней и недель.
Либетрау замолчал.
– Зачем он это рассказывает? – тихо спросил я Анну. – Хочет, чтобы мы его пожалели?
Анна не стала переводить мои слова, но Либетрау понял их без всякого перевода. Он подошел к лодке и дотронулся до ее борта.
– Моя лодка, – сказал он. – Я выжил в Сталинграде потому, что не мог умереть, не построив ее... – Либетрау многозначительно посмотрел на меня.
Я лишь пожал плечами.
– У меня был друг Манфред, – продолжил старик. – Мы одновременно начали службу в саперном батальоне в сентябре сорок второго года. Днем мы искали русские мины, а вечерами сидели в блиндаже, и Манфред рассказывал нам про Южную Америку. До войны он был археологом.
У Манфреда был амулет – здесь на груди, – Либетрау ткнул себя костлявым пальцем в грудь, – золотая индейская лодка. Он говорил, что видел ее где-то в музее и сделал копию. Якобы есть легенда, что на этой лодке индейцы спасутся во время Последней бури.
Мы шутили, что нужно построить такую лодку и уплыть из Сталинграда по Волге. То, что происходило там, и было Последней бурей, так мы все думали.
Новобранцев в нашем батальоне вышибало в течение недели. С конца ноября пополнения перестали поступать. Мы с Манфредом чудом держались, его хранил талисман, а меня – он. Постепенно многие поверили в его силу. Нам было по восемнадцать-девятнадцать лет, совсем мальчишки, даже в этом аду мы играли в индейцев. Манфред рассказал нам о древнем узелковом письме, и мы придумали собственный шифр. Составляли карты минных полей при помощи узелков. Три зеленых узелка означало триста метров к востоку, два синих – двести к северу. Синий цвет обозначал у нас север, красный – юг, зеленый – восток, желтый – запад. – Старик замолчал, провел ладонью по лицу.
– Манфред искал меня по всем подвалам, – продолжил он. – В один прекрасный день я очнулся от забытья, потому что в лицо мне светил луч фонарика. Я увидел Манфреда. Не вздумай умирать, сказал он, кто же тогда будет строить лодку? – Либетрау рассмеялся своим безумным смехом, который быстро перешел в кашель и захлебнулся. Старик сплюнул и вытер рот. – Манфред протащил меня на один из последних самолетов, которым удалось вылететь из сталинградского котла. Полгода я лечился под Нюрнбергом, после выздоровления остался при госпитале, а в сорок четвертом году ко мне снова явился Манфред. Готовилась операция в Латинской Америке, нужны были люди... я не раздумывая дал согласие....
Либетрау как будто погрузился в транс, слова лились из него монотонным потоком. Анне наскучило переводить, ее рука нырнула ко мне под рубашку, и после этого слушать рассказ Либетрау у меня уже не было возможности. Я запомнил только, что шведский пароход, на котором они плыли, потерпел крушение, не дойдя до пункта назначения. Люди спаслись, но не все, а потом и вовсе с гор сошел грязевой сель и похоронил целую деревню – и все пошло не по плану, хотя свой личный план Либетрау все-таки осуществил, он построил Лодку и теперь со спокойной душой дожидается бури. К моменту крушения шведского парохода Анина рука у меня под рубашкой окончательно лишила меня возможности слушать что бы то ни было. «Пойдем отсюда скорее!» – зашептал я ей на ухо. Анна вдруг решила меня подразнить, она начала задавать Либертау вопросы. «Пойдем, или я сейчас взорвусь!» – взмолился я. Анна засмеялась, извинилась перед стариком, мы встали и пошли в сторону Пляжа.
– Фашист недобитый! – ругался я. – Устроил здесь вечер воспоминаний!
– Он был тогда совсем мальчишкой, – вступилась за него Анна. – Он же не по своей воле пошел на войну, его заставили!
– Ну и нечего страдальца из себя корчить! Мой дед тоже мальчишкой был. Он мне вообще ничего про войну не рассказывал... «Хреново там было» – и все! А этот герой накрутил узоров, индейцев приплел...
– Не сердись! – Анна ладонью закрыла мне рот. – Не сердись, мой хороший! – она обняла меня и потянула вниз.
