Он попросил воды. Требовал зажечь свечку, хотя было светло. Звал свою собаку, потом маму и папу. Три часа нес какую-то бессмыслицу, но глаз больше не открывал, хотя утверждал, будто видит высокие фигуры с рогами, как они приближаются, улыбаясь, по беспокойному морю. К вечеру он умер. А до тех пор голова его покоилась на коленях у Дэна. Скип отважно бредил до самого конца, который сопровождался страшной судорогой, встряхнувшей шлюпку так, будто мы наскочили на акулу.
Я помню тебя в прошлой жизни, незнакомцем, зашедшим во двор в то туманное раннее утро; мистер Джемрак стоит в дверях конторы в ореоле света, а от тебя исходит слабый запах океана, призывный аромат неизведанных мест. Ты пел «Табак — индейская трава» на ступеньках лестницы в Уоппинге. Глядя на тебя, разве я мог не отправиться в море? А теперь — посмотри на нас. Дэн — мое отражение в зеркале: глубокие впадины щек, глаза точно ямы. Я выгляжу примерно так же. Кожа сморщилась. Губы почернели, зубы торчат.
— Паруса бы надо убавить, — велел Дэн. — Займись ими, пока я тут разберусь.
Я занялся парусами. Вперил взгляд в игривую волнистую рябь и слушал. Я слышал те же звуки, какие раздавались, когда умерли Тим и Габриэль: треск, чавканье и скрежет ножа. Теперь и Скип.
Взмах топора. Удар.
Собака с косточкой. Костный мозг.
Закрыть глаза и сосать.
Закрыть глаза и сосать.
Я увидел то, что так пугало Скипа. Оно подкралось к шлюпке, широко переставляя по поверхности воды свои передние копыта, существо, похожее на жизнерадостную рептилию, гордо несущее за собой длинный закрученный рыбий хвост. Когда оно подошло к шлюпке на расстояние в длину корабля, глаза на страшной морде повернулись, обратились ко мне и застыли, а верхняя губа немного отъехала назад, обнажив длинные, острые, хищные зубы. Потом я снова увидел призрачные корабли и столбы дыма, заползающие на планширь. Я видел дерево, с которого стекали разноцветные пятна краски и со щенячьей радостью переплетались между собой в гуще грациозных ветвей; лица, на которых стремительно менялись миллионы выражений, ищущие глаза, потолки в подтеках воды, величественный затерянный город в розовых и золотых руинах. Я гордо парил над землей на гигантских крыльях летучей мыши, но взлетел слишком высоко и не мог спуститься. Как воздушный шарик, у которого кто-то обрезал нить. Меня поднимало все выше, затягивало вверх с невероятной скоростью, пока от меня не осталось ничего, только мысль о том, что я все еще остаюсь собой, чем бы я ни был, и каждую секунду мне грозило неотвратимое падение. Эти ужасные падения во сне… Раньше в момент стремительного приближения к критической точке я всякий раз просыпался в безопасном месте: в постели, в трюме «Драго», под столом в «Матросе» на коленях у какой-нибудь девки. И мир всегда возвращался. Добрый старый мир. На этот раз он не вернется. Все потеряно: теплая мамина подмышка, певчие птицы, луна над Лондонским мостом, золотистая макушка в толпе, запах сарсапарильи — все до последнего, в непреодолимой тоске, в стремлении к любви: я был рожден, чтобы почувствовать ее и одарить ею других, любовь эта составляла назначение моей жизни.
И тут я упал.
Голоса.
Скрип снастей похож на крик коростеля. Мягко хлопают паруса. Штиль. Зеленая гладь моря. Я прижимаю к груди тонкие маленькие косточки, белые и бежеватые. Мы любим наши косточки. Ни за что их не отдадим.
Надвигается огромная тень. Над нами склоняются лица.
Нас подобрал пассажирский пароход «Кинтерос», шедший из Кальяо в Вальпараисо. Мы дрейфовали неподалеку от побережья Чили. Как оказался на палубе — не помню. Помню только ощущение усталого удивления, непонятного страха, и голос в мозгу не переставал жаловаться, словно сердился на меня. Помню расплывчатые черты множества лиц; они двигались плавно, словно огромная рука качала их то вверх, то вниз. Помню, пахло чем-то вроде жареного лука, и по лицу у меня текли слезы — так сильно, что мне казалось, будто это остатки жизненной силы покидают меня. На ногах я стоять не мог. Меня подхватили чьи-то руки. В бормотании бесчисленных голосов выделился один, он произносил мне в ухо слова, которые ничего для меня не значили. Кто-то принес миску тапиоки и вложил мне в руку ложку, но я ее выронил. До Вальпараисо мы дошли в полубезумном состоянии — сидели и дрожали, уставившись в одну точку, как умалишенные. Дэн сказал мне: «Про Ору ничего не рассказываем», и я кивнул в знак согласия, стуча зубами. Так мы про него никому ничего и не рассказали. Почему — не знаю. Наверное, боялись навлечь на себя несчастье.
Часть третья
15
— Tы, морячок, такими глазами на меня не смотри.
— Какими глазами? Вот этими? Так они мои собственные. Какими еще я на тебя смотреть должен?
Рыжая. Лицо, правда, в оспинках, но совсем чуть-чуть. Симпатичная, только подбородок тяжеловат. В уголке рта крошечный струп. Мне даже жаль ее стало.
— Как тебя зовут?
— Вера.
— Красивое имя.
— Хочешь пойти куда-нибудь? — спросила она. Видимо, я усмехнулся. Она взяла меня за руку: — Над чем смеешься? Надо мной?
— А у тебя есть куда пойти?
— Есть. Идем со мной, — сказала она и повела меня — золото, а не девушка — по улицам Гринвича, сквозь дождь.
Она выбрала меня на пристани — именно меня, из всех опаленных солнцем физиономий, из стада полудиких существ, на которых похожи моряки, когда возвращаются после долгих лет, проведенных в море; вытащила меня из шумной толпы торговцев, мошенников и агентов, которые вербуют матросов на корабли, — всем им хотелось урвать от меня что-нибудь. Но я уже не новичок, просто так не дамся. От вида чудесных серо-зеленых, пропитанных дождем улиц Гринвича, по которым мы шли, меня била дрожь. Какая красота, какой блеск — сердце разрывается. Я заплакал.
Она заметила мои слезы, когда мы оказались возле высокого темного дома, прижала меня к стене, прямо у входной двери, взяла в ладони мою голову и, глядя мне прямо в лицо своими серыми глазами, произнесла:
— Ну давай, поплачь как следует, шкодник.
— Не такой уж я простак. Ты меня обобрать хочешь — я знаю. Просто чтобы ты тоже знала, что я знаю.
— Ну вот и поговорили, — сказала она, отпуская меня. — Хорошо, что сразу все выяснили. Идем.
Мы поднялись по лестнице — всего один пролет, на пустынной площадке она достала из комода, стоявшего слева, свечу, зажгла ее и отворила дверь, выкрашенную коричневой краской, которая вся пошла пятнами. За дверью оказалась небольшая комнатка, почти все пространство которой занимала кровать,
