пристанищем для решившего поотшельничать человека. Теперь-то добротный пятистенок, небольшой, правда, но для одного человека вполне пригодный, чтобы жить в нем зимой, позволил перебраться в более комфортные условия. Думается о Боге лучше всего в труде, а лучший труд — это созидание. В том числе и строительство.
Алеша завалился спать, укутавшись в заботливо предоставленное ему одеяло из шкур, отбросил все мысли, типа 'а дальше — что?' и с чистой совестью отбыл в страну дрем.
Поговорка 'Утро вечера мудренее' в его случае сработала без всяких осечек. Посреди ночи две руки 'старца', державшиеся за его плечи, на несколько мгновений выдернули его прочь от гнетущего ужасного взгляда, потом сухая и холодная ладонь на лбу отправила его обратно в сон, в котором уже ничего не было, только горящая под лучами заходящего солнца вода.
— Уходить тебе, паря, надо, — сказал утром 'чудотворец'.
Попович согласно кивнул: действительно, надо идти к людям. Только так можно избавиться от дурного кошмара, прилепившегося к нему неизвестно почему. Общаясь с ними, разделяя их собственные страхи, поощряя, или наоборот — отвергая их поступки, можно побороть свою напасть, притупить ее другими эмоциями. Хотя к людям-то идти не очень хочется: слабы они, паразиты.
— Не все случается по человеческому хотению, — сказал, словно прочитав мысли, хозяин. — Одиночество тоже надо заслужить. Его надо выстрадать и понять. Тогда и оно тебя поймет — полная гармония.
Он окинул рукой необъятные просторы вокруг.
— У тебя в голове что-то страшное, мне непонятное. Будешь один — оно тебя сожрет. Конечно, я тебе могу помочь, но для этого придется снять твою юную голову с плеч. Боюсь, что в таком случае жить дальше тебе сделается несколько затруднительно.
Алеша усмехнулся.
— Ливония гибнет, — продолжал 'старец'. — Слэйвины ее уничтожат, они ж ничем не ограничены, кроме инстинкта выживания. Потом и самих слэйвинов поглотят черные люди, у которых уже будет два инстинкта: выживания и уничтожения слэйвинов. Но сгинут и они, потому как только созидая можно жить на этой планете. Они созидать не умеют и не захотят научиться. Вот и все.
— Вот и все? — переспросил Попович.
— А что ты хочешь? Подмена Бога самозванцем никакого другого развития событий не предполагает. Только гибель. Лишь я выживу.
— Почему это ты? — недоверчиво покосился на него Алеша.
— Да потому что сижу тут с тобой, дураком, и беседую о конце света.
Попович фыркнул и пожал плечами в полнейшем недоумении.
— Знаешь, Иуда Искариот был самым великим мучеником своего времени, — вдруг, сказал 'чудотворец'. — Он показал, что система насилия нежизнеспособна. Она продажна, причем очень дешево — тридцать сребреников. Она не способна управлять, потому как признает одно лишь средство управления — смерть. Она лжива — ибо не может ответить на самые простые вопросы, предлагая пустые нравоучения. И она не имеет будущего. Иуда просил прощения своим 'предательским' поцелуем Учителя. Он очистился, будучи удавленным на осине, все равно, что на серебре. И только он помог занять сыну Божьему уготованное ему место во всем сущем.
7. Чудотворец Александр.
Алеша решил, что ничего с ним не случится страшного, если действительно дойдет до Обжи. Может, на то она и Пижи, что внесет какую-то ясность с его навязчивым ночным кошмаром. Глядишь, одеждой удастся разжиться, не век же ходить в таком балахоне.
На прощание он сказал Роде:
— А ты ступай к Свирскому озеру, поможешь там старцу одному купальню поставить. Поди, тяжело тому в одиночку камни-то ворочать.
Они разошлись, не думая, не гадая, пересекутся ли их пути-дорожки снова. Конечно, пересекутся! Может быть, не так скоро, но их встреча обязательно состоится. На беду ли, на радость?
Родя, воодушевленный, пошагал в указанную сторону, считая по пути ворон и перепрыгивая через поваленные деревья. Через некоторое время прыгать его утомило, да и вороны куда-то запропастились. Он временами шел задом-наперед, полагая, что таким вот образом путает следы, иногда двигался правым боком, иногда — левым. Может, поэтому и вороны в страхе разбежались, кто куда — забоялись находиться поблизости?
Только к вечеру удалось добраться до берега озера, сил к тому времени для маскировки маршрута не оставалось. Да и передвигать ногами стало тяжело и безрадостно.
— Вам не нужен помощник, чтобы купальню поставить? — спросил Родя у не очень старого 'старца' и попытался рухнуть в траву.
Тот в ответ только загадочно крякнул и обреченно махнул в сторону 'гостевого дома'.
— А я вам еще на кантеле сыграю, — пообещал музыкант, порывом легкого бриза от озера донесенный до обустроенного лежбища. Хотел добавить еще какую-нибудь располагающую фразу, но запнулся на первом же слоге и потерял сознание.
Хозяин некоторое время постоял рядом с уснувшим парнем, вздохнул и пошел к себе в добротную хижину. Свалился на голову работничек, завтра надобно его спровадить, нечего разрушать столь бережно хранимое одиночество отшельника.
Но Родя не ушел ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю. Так уж сложилось, что его навыки оказались очень востребованы в этой дикой первозданной глуши. Александр, такое имя было у чудотворца, даже тихонько, вполголоса, чтоб никто не слышал, поблагодарил Бога за помощника. Родя об этом, конечно, не догадывался. Он делал то, что умел делать лучше всего: рыбачил и играл на странном музыкальном инструменте, выдаваемом за кантеле.
Проснувшись первым утром, парень очень долго не мог понять, где он и по какому праву? Солнце еще только собиралось вставать, по глади озера безнаказанно чертили узоры плавники лещей, и это было вызовом. Родя в отчаянье огляделся: где-то на берегу обязательно должны быть такие специальные штучки, посредство которых можно выманить наглых лещей прямо на берег. Штучки, конечно, были, но в таком состоянии, что не только лещи, но и пескари от их вида могли утонуть в полном восторге.
Перебирая лишенные надежной безвыходности катиски, дырявые сети и спутанные лесы с крючками, Родя удивился: как можно все это бросать в таком непотребстве, когда у леща идет жор — вон, сколько их безнаказанно плавает, только бери. В спешке приведя в порядок одну снасть, он вытащил из-под камня возмущенного таким обращением червя, засадил его на не слишком искусно сделанный крючок, плюнул, приводя в чувство, и забросил аккуратно в намеченное между раскинувшимися листьями кувшинок место. Хорошо, хоть леса была привязана к ровному и легкому, как хлыст, удилищу. Родя не успел оценить его гибкость и крепость, как уже пришлось делать подсечку: что-то большое и сильное заглотило несчастного червя, зацепившись губой за крючок.
Рыбак, оценив по достоинству противоборство, начал выводить рыбину из глубины. В самом деле, не ондатра же на червяки бросается! И не бобер! Главное — не давать слабины, иначе может случиться печальный для лесы рывок, чреватый ее обрывом. Руки Роди действовали самостоятельно, ноги им помогали, а голова только сопереживала, правда, недолго.
Подведенный под берег широкий, как лист лопуха в бурьяне, лещ хватанул выпяченным трубочкой ртом воздух и несколько утратил прежнюю прыть. То, что его можно теперь брать голыми руками, было несколько самоуверенно. Рыба была в состоянии еще не один раз мощно и резко изогнуться, оборвать к чертям собачьим снасть, уплыть на глубину и оттуда пускать пузыри: что — съел? Конечно, боевого задора у нее уже было не так много, но чем же ее брать — ногами, что ли? Родя изловчился и метко засунул три пальца прямо под жабры, когда рыбина в очередной раз открыла рот, словно в удивлении. Лещу этакая фамильярность не понравилась, но он уже летел на берег, оторванный от родной стихии.
