вся подобная свистопляска начинается и заканчивается с почтового ящика, вот когда все почтовые ящики по какой-нибудь невероятной причине уберут, многим нашим страданиям будет положен конец, а сейчас у нас единственная надежда – на водородную бомбу, хотя, мне кажется, и этого лекарства будет недостаточно.
итак, про почтовые ящики: после бессонной ночи я вышел на веранду и уставился на этот очаровательный выкидыш самой дремучей глупости, под ящиком обосновался бесноватый паук и сладострастно высасывал последние соки из бабочки, «а что, – подумал я, – возможно, подоспела моя Пулитцеровская премия или какой-нибудь гуманитарный грант, ну, на худой конец, свежий выпуск „Бюллетеня скачек“», – и запустил руку в ящик. есть, одно письмо, знакомый почерк, знакомый адрес, знакомое настроение, женская безумная словесная мякина, плод мутного воображения дешевой душонки, да еще выписанная от руки:
дорогой бонго!
сегодня я поливала цветы, мои цветы умирают, как ты там?приближается Рождество, моя подруга Лана преподает литературу в приюте для душевнобольных, они выпускают свой журнал, ты не смог бы предоставить им несколько своих стихотворений?
мне пора бежать, они были бы просто счастливы напечатать твои работы, ой, скоро вернутся домой дети, а я читала твое последнее стихотворение в октябрьском номере «Печальной мечтательности суходрочки». восхитительно, ты величайший из современных писателей, всё – дети возвращаются, надо бежать.
Люблю,
мегги.
мегги продолжает писать свои письма, я никогда с ней не встречался, правда, она присылала мне свои фото, на которых выглядит здоровенной злоебучкой. и еще она присылала стихи, стихи собственного сочинения, это были совершенно беззубые тексты, хотя они и повествовали о муках, о смерти, о вечности и об океане – бесконечно зевотная и беспомощная писанина, будто она специально колет себя булавкой, чтобы заорать, а крика не получается, еще одно женское разочарование в идущей к закату жизни и в мужнином усыхании; очередное кромешное отупение женщины, продавшей свою целку в юности и теперь погрязшей в ежедневных пылесосных экзерсисах с перерывом на улаживание проблем народившегося чада, которое семимильными шагами движется в том же направлении – к абсолютному НУЛЮ.
у женщин свое мнение по этому поводу, они считают, что их убивают вечно пропадающие на работе мужики, конечно же.
если бы мегги жила где-нибудь поблизости, я бы махом пресек все ее муки, она бы сама наведалась ко мне, дабы лицезреть: яркий пульсирующий свет моих поэтических глаз, походку алкоголика, протертые до дыр на коленках штаны, я бы повернулся к ней в профиль и не вполне членораздельно рявкнул:
«крошка, минут эдак через пару я сорву с тебя трусняк, и ты увидишь индюшачью шейку, которую уже не забудешь до гробовой доски! у меня огромный и изогнутый член, как серп, и любая пизда мечтает распластаться на моем жестком и заплеванном половичке, но сначала я допью начатое».
затем, высосав стаканюгу неразбавленного виски и расколошматив его о стену, следует пробормотать: «Вийон жрал на завтрак жареные сиськи», пауза, чтобы прикурить сигарету, а когда сигарета задымится, то и все проблемы разрешатся – или она сбежит, или останется на свою голову. на мою тоже.
но мегги живет на другом конце страны в северном штате, так что этот вариант отпадал, оставалось отвечать на ее письма в надежде, что когда-нибудь она переберется поближе, настолько близко, что в один прекрасный день я ее все же выебу или спугну.
в конце концов этот беспросветный сухостой пришлось прекратить, письма продолжали приходить, но я просто перестал на них отвечать, ее послания по-прежнему представляли собой смесь крайней глупости с язвительным пессимизмом, но одно мое решение оставлять письма без ответа уже каким-то чудесным образом нейтрализовало их ядовитость, это был мудрый план – план, который долгое время вызревал в моем элементарном сознании: НЕ ОТВЕЧАЙ НА ПИСЬМА – И ТЫ СВОБОДЕН!
наступило затишье, я решил, что все кончено, крайняя мера сработала – будь безжалостным с безжалостными, будь дураком с дураками, тупицы и дураки всегда останутся таковыми, и ты с этим ничего поделать не можешь, а вот они могут тебя и охмурить, и одурачить, я разрешил вековую проблему – отторжение нежеланного, для того чтобы разрушить жизнь любого человека, не нужно целой армии, обычно достаточно одного мужика или одной бабы, обычно все и происходит один на один, даже когда армия идет на армию, муравьи на муравьев, кто угодно на кого угодно.
с моих глаз словно сняли шоры, я увидел вывеску над прачечной, какой-то умник установил: ВРЕМЯ РАЧИТ ЛЮБЫЕ ЛЕНИ, раньше я никогда ее не замечал, похоже, я стал еще свободнее, теперь ни одна мелочь не ускользала от меня, моему зрению открылись странные и даже безумные вещи, абсурдные, романтические и взрывоопасные, и главное – в них чувствовалась какая-то волшебная сила, вселяющая надежду в, казалось бы, безнадежное дело.
СМЕРТЬ ИЗОБРЕТАТЕЛЯ
Монтерей, ноябрь, 18 (агентство ЮПИ)
Мужчина из долины Кармель был убит собственным изобретением – устройством для разглаживания чернослива.
восхитительно! я снова жил на полную катушку! и вот однажды утром открываю почтовый ящик и вдруг – среди счетов за газ, угрожающих повесток от дантиста, открытки от бывшей жены, которую я и помню едва ли, приглашения на поэтические чтения бездарных поэтов – я нахожу письмо:
любезный бонго!
это ПОСЛЕДНЕЕ письмо, черт бы тебя побрал, сучий ты потрох! ты не ЕДИНСТВЕННЫЙ, кто бросил меня, но запомни: я переживу вас всех – всех, кто предал меня, – и буду наблюдать, как вас жрут черви в ваших могилах!
мегги
обычно так стращала меня моя бабушка, и ее пизды мне тоже не светило.
пару дней спустя, подскакивая от похмельной трясучки, я снова обследовал содержимое почтового ящика – снова несколько писем, открываю первое:
уважаемый мистер Буковски,
Ваша заявка на индивидуальный грант от Национального фонда искусств была рассмотрена Национальным советом при участии независимого жюри литературных экспертов, с сожалением вынуждены информировать вас…
вскрываю следующее:
привет, бонго!
вжаться в угол дьявольски вонючей комнатки в гостинице, где тишину нарушает только клацанье зубов о горлышко бутылки с винищем… глаза слезятся, ноги покрылись язвами; 51 письмо кануло в пустоту, 52-е в пути… знаешь, я опробовала все углы, это превратилось в кровавый круговорот… вышибли с лимонной фермы за слишком долгую отлучку (женитьба на свиноферме: четыре дня) и плохие сборы, вернулась во фриско и всего на день пролетела мимо рождественской подработки на почте, а был бы верняк… сижу в углу, погасила свет, жду радости и покоя, жду, пока баптистская церковь погасит красную неоновую витрину, тогда можно будет поплакать… беглый автобус на улице переехал собаку… хотела бы я быть на ее месте, а то ума не приложу, как бы самой… даже тут надо принять решение… черт, куда делись сигареты… вышла сегодня утром из миссии, в брюхе жжет от их немыслимой жрачки, прошлась по рынку, загляделась на всех этих милых девчушек с волосами как зимнее фрисканское солнце… ладно, какого черта.
М.
и еще:
дорогой бонго!
прости меня, уж такая я есть, попытайся хоть чуточку полюбить меня, сегодня привезли новый спринклер, старый совсем заржавел, посылаю стихотворение из «Поэтического Чикаго», я представляла себя, когда читала его. все, надо бежать, дети возвращаются домой.
люби меня,
