мегги.
вложенное стихотворение аккуратно перепечатано, ни одной ошибки, ни одной помарки, слова . выбиты через два интервала с одинаковым нажимом, в одном и том же ритме, с любовью… кошмарное стихотворение, от него веяло мелкотравчатой тепленькой трагедией, в духе XVIII столетия – в дурном духе.
я все равно не отвечаю, вместо этого отправляюсь на работу – мусорщиком, меня знают в округе как облупленного, особенно мое начальство, мне это нравится, они смотрят сквозь пальцы на мое пьянство и не могут отличить Т. С. Элиота от Лоуренса Аравийского, два или три дня я прихожу на работу вдрызг пьяный и все равно справляюсь.
мой телефон обычно стоит на автоответчике, это не означает, что я сноб, нет. просто в большинстве случаев меня совсем не интересует, что люди хотят мне сказать и как они собираются потратить мое время, но однажды ночью, когда я пытался укрепиться в мысли, что мне придется отправиться на работу, зазвонил телефон, так как все равно через пару минут мне предстояло отчаливать, я решил, что ничего серьезного мне уже не грозит, и поднял трубку.
– бонго?
– а?
– это… мегги…
– о, привет, мегги.
– послушай, я совсем не хотела навязываться… просто у меня крышу сорвало, наверное…
– да ладно, с кем не бывает.
– просто не презирай мои письма…
– ну, мегги, тут ведь как обстоит дело, на самом деле я совсем не презираю твои письма, они же такие приличные, что…
– ох, я так рада!
она оборвала меня, а я собирался сказать, мол, ее письма такие приличные, что наводят на меня ужас этой пылесосной скучищей… но она не дослушала.
– я действительно рада!
– ладно, – согласился я.
– ты не прислал ни одного своего стихотворения для нашего класса в институте.
– я постараюсь подобрать что-нибудь подходящее.
– я уверена, что подойдет любое.
– да, иногда и палач хорош в качестве аргумента…
– ты о чем?
– забудь.
– бонго, ты больше не пишешь? помнится, раньше твои стихи появлялись в каждом номере «Печальной мечтательности». Лили говорила мне, что ты уже несколько лет ничего не присылал, значит, забыл своих неудачников?
– я этих ублюдков никогда не забуду.
– приколист! так ты больше никому не рассылаешь свои работы?
– ну разве что в «Эвергрин».
– и они принимают?
– пару раз, но, знаешь, «Эвергрин» совсем не маленький журнальчик, прошу это помнить, и Лили расскажи, скажи ей, что все – я покинул баррикады.
– ох, бонго, я как только прочитала первое твое стихотворение, сразу поняла, что ты избранный, у меня до сих пор хранится твой первый сборник «Христос крадется по задворкам», эх, бонго, бонго…
чтобы свернуть разговор, я сказал, что мне пора идти собирать мусор, а сам подумал почему-то, кому захочется отведать разглаженного чернослива? у него, наверное, отвратный вкус, как у высохшего дерьма, ведь единственной прелестью чернослива как раз и являются его морщины – прохладные, мягкие морщины, и я представил себе, как скользкая косточка выпрыгивает изо рта прямо на тарелку, словно живая.
повесив трубку, я откупорил себе бутылочку пивка и решил, что сегодня работа с мусором мне не по силам, как хорошо было сидеть на стуле, прикладываться к бутылке и посылать все к едрене фене, я вспоминал еще одну свою настойчивую корреспондентку, которая утверждала, что переспала с Эзрой Паундом в Сент-Лиз. я еле отшил ее после долгой переписки, истерично заявив, что тоже умею писать и что «Кантос», на мой взгляд, унылый отстой.
оглядев комнату, я приметил, что повсюду валяются письма от мегги. одно лежало на полу, другое рядом с печатной машинкой, я встал, подошел и поднял его:
дорогой бонго!
веемой стихи возвращаются обратно, ну что ж, если в журналах не понимают, что такое настоящая поэзия, им же хуже, время от времени я перечитываю твой первый сборник «Христос крадется по задворкам» и все последующие, они дают мне уверенность в том, что я смогу выдержать всю эту ужасную глупость, окружающую меня, пора, скоро дети будут дома.
люби меня,
мегги.
P. S. мой муж издевается надо мной: «бонго давно не пишет, что случилось с нашим бонго?»
я опростал бутылку и швырнул ее в мусорное ведро, мне представилось, как муж мегги трижды в неделю залезает на нее, а ее волосы рассыпаются по подушке веером, так, кажется, любят изъясняться эротические писатели, она воображает, что ее оседлал ее бонго, и он думает, что он и есть бонго.
– ох, бонго! бонго! – стонет она.
– кончаю, мамочка, – шипит он.
я откупорил еще пивка и подошел к окну, заканчивался еще один бесплодный и бессмысленный лос- анджелесский день, и я был жив, в здравом уме, хотя с выхода первого сборника моих стихов про-, шло уже много времени, забылись и бунты в Уоттсе. столько всего псу под хвост. Джон Брайн ждал от меня материала для своей газетенки, можно было бы рассказать о мегги, но ведь эта история еще не закончилась, завтра утром я найду ее продолжение в своем почтовом ящике, мне вдруг представилось, как бы я разрулил эту ситуацию в кино:
– слышь, малютка джон, есть одна бабенка, она меня просто достала, врубаешься, о чем я? ты знаешь, что надо делать, только смотри не облажайся, продери ее своей четырнадцатидюймовой елдой, чтобы она отвалила от меня, найди ее. она мается в своих четырех стенах, и глаза ее полны пылесосной тоски, ее комната завалена поэтическими журналами, она несчастна и думает, что жизнь просто распяла ее, но на самом деле она и не знает, что такое жизнь, дай ей почувствовать вкус настоящей жизни, всади в нее свой четырнадцатидюймовый снаряд.
– ладно уж.
– и еще, малютка джон…
– ну?
– не отвлекайся по пути.
– да ладно уж.
я отошел от окна, плюхнулся на диван и присосался к пиву. Наверное, надо как следует нажраться, сесть в самолет и заявиться к ней в лохмотьях, пьяным вдрызг, позвякивая значками на изодранной футболке – «ИМПИЧМЕНТ ДЖОНСОНУ!», «СТОП ВОЙНЕ!», «ЭКСГУМИРОВАТЬ ТОМА МИКСА!».
но это не сработает, остается только сидеть и ждать, на гуманитарный грант рассчитывать не приходится, в ящике будет лишь одно:
дорогой бонго,
бла бла бла бла бла бла бла бла. надо мыть посуду, скоро деты возвращаются из школы, бла бла бла бла. люби меня,
мегги.
интересно, случалось ли подобное с Бальзаком, или с Шекспиром, или с Сервантесом, надеюсь, что нет. самые вредные человеческие изобретения – это почтовый ящик, почтальон и писатель писем, у меня на полке стоит синяя банка из-под кофе, набитая письмами, на которые я никогда не отвечу, у меня в чулане громоздится картонная коробка, доверху забитая безответными посланиями, хочу спросить: остается
