пистолетами в руках, остановились в нерешительности.
Егор левой рукой выхватил из кармана черную ребристую гранату и зубами выдернул чеку.
— На пол, гады! Скоты вонючие!
Охранники грохнулись на пол.
Первым в квартиру, где жили две Оксаны, позвонил Андрей. Дверь открыла Оксана малая. В дверном проеме, освещенном тусклым светом, была видна ладная фигура в милицейской форме.
По тому, как завизжала малая Оксана, Оксана Ивановна поняла, что кто-то приехал. Она, вытирая передником руки, вышла из кухни. Андрей, с Оксаной на шее, рюкзаком и чемоданом, смешно передвигаясь, вошел в комнату.
— Да пусти же ты, с мамой дай поздороваться! Здравствуй, мамочка, здравствуй, родненькая! Дай я тебя обниму, расцелую. Ну чего же ты, так на нас всех слез не хватит!
А сестра уже открывала чемодан.
— Поставь чемодан на место! — сердито осадил ее брат.
— Я только посмотреть хотела, небось, подарки-то привез?
— Всему свое время!
Когда первая радость улеглась, Андрей-таки вытащил из рюкзака подарки. Первый — матери: длинный красивый сарафан.
— Ух, ты! — восхищалась малая Оксана, — Ты теперь у нас настоящей боярыней будешь.
— Зачем же теперь мне это? — сказала Оксана, но сарафан взяла и, приложив к фигуре спереди, посмотрела в зеркало, — и носят же где-то такое!
— Почему где-то? Совсем рядом, в Турции, а тебе, Оксана, — это, — Андрей подал толстый полиэтиленовый мешок, — век будешь носить — не сносишь.
Оксана схватила сверток и чуть не уронила.
— Ого, какой тяжелый!
— Ну, рассказывай, как живешь, что у тебя нового? — спросила мать, когда Оксана скрылась с подарком в угловой маленькой комнате, а они с Андреем вошли в кухню. — А я пока твои любимые вареники с творогом поставлю.
— Вареники не только я, а даже больше, — Егор обожает, а рассказывать мне, собственно, и нечего, работа, можно сказать, круглосуточно, но я доволен. На личном фронте без перемен. Видел дядю Володю, заезжал к нему в район, живет по-стариковски, но здоров.
— Я думала и ему бы в стройке помочь надобно, но там дело к концу идет, а вот у близнецов совсем плохо, так и живут во времянке.
Зашла Оксана в новом джинсовом костюме.
— Гляди, мамка, какая красота, вот люди умеют делать: пуговицы, пряжки, застежки.
— Ну, теперь держись, пацаны! — не удержался Андрей.
— Да нет, вроде бы с пацанами она еще не сильно водится, правда, Оксана!
— Что ты, мамочка, мне еще рано, первый курс только, — сказала та в ответ и подумала: «Знала бы ты о моих «пацанах», — в обморок упала бы».
Оксана, действительно, была артистка, при том, прирожденная. Она не только успешно играла на сцене в самодеятельном театре училища, но и в жизни, да так искусно, что оба парня, с которыми она, мягко говоря, «встречалась», учились в одной группе и не подозревали, что Оксана с обоими крутит. Она так умела соблюсти конспирацию, что юноши, сами того не понимая, будто бы спасая ее репутацию, вели себя по отношению к ней исключительно нейтрально. Она назначала им встречи всегда в разных местах, они всегда шли по разным сторонам улицы и только в гараже, закрывшись на защелку, сливались воедино.
А дома Оксана была идеалом кротости. Вот и сейчас раскрасневшаяся, сияющая, она играла свою роль.
— Тебе бы в артистки податься, — сказал брат, -- гляди, какая ты красавица, прямо идеал русской принцессы.
— Ну да, еще чего, кому уж надо было податься в артисты, так это Егорке, у него красота невероятно броская. Он в прошлом году ко мне в школу заходил, так девочки так и попадали.
— Да, Егор красивый — факт. Когда он приезжает, а, мам?
— Кто же его знает? Он едет, но вначале, говорил, в Москву заедет.
— А, знаю, это к Попову, к генералу?
— Да нет, Александр Васильевич, к сожалению, умер, к Кузнецову, родственнику нашему дальнему.
— Вот кого и я хотел бы видеть, — легенда, сколько лет в стране врага работал.
— Какого там «врага», он там родился, это, почитай, его родина была.
— Это о ком вы тут? — появилась снова на кухне Оксана, переодевшись в простой ситцевый халатик.
— Ты его не знаешь, Владимир Иванович Кузнецов — родственник наш.
— У нас столько родственников: и в Сибири, и в Смоленске, и тут, и в Орловской области, а я никого никогда в глаза не видела. Вот живем!
— Насчет смоленских — я и сама их не видела, а как Виктор Иванович хотел их вырвать из той дыры! Да, жизнь, и Яков Иванович умер, а люди так и прозябают в тех болотах.
— И много их там? — спросил Андрей.
— Семей десять наберется.
— Вот бы их к Петру с Павлом переселить.
— Ты что? Это же миллиарды нужны!
— Целину поднимали, а тут чернозем, грех не восстановить!
Зазвонил телефон. Трубку взяла Оксана.
— Егор? Ты где? Плохо слышно! Повтори, не поняла!
Через полтора часа уносила Настю электричка в сторону Чулыма. Прибежав на вокзал, она все же зашла в медпункт. До отхода поезда тогда оставалось еще около сорока минут.
— И кто же тебя так? — спросила пожилая медсестра.
— Упала я, с переходного моста, вот только что, да так неудачно.
— Ну да, «упала», уж и кровь засохла. С головой, девонька, не шутят, это тебе не палец порезать, а ну-ка, глянь мне в глаза! Ну, конечно же, сотрясение, глаза стеклянные, тебе лежать надо, минимум две недели, а то все три.
— Нельзя мне, тетенька, трагедия может произойти, если уже не произошла, я сама учусь в медучилище, понимаю, но сейчас не могу.
— Ну, смотри, в милиции сказала бы, неужели самой надо!
— Так брат мой меньший там, а телефон на почте отключили, почему-то не работает.
— Нет, надо обязательно заявить!
«Родного брата продавать, — подумала, — нет, только не это».
И вот она в электропоезде, в голове шумит, в ушах будто голоса тысячи кузнечиков слились в единый звенящий звук. Но соображала Настя нормально, понимала, что скоро вечер, а там и ночь, и куда она потом денется, сама не знала. Вот и станция Чулым, каких-нибудь двадцать минут отделяет ее от родной деревни Виктора Ивановича. Настя прошла мимо станционного домика к минирынку.
— Так вот автобус стоит, садись и дома, он наверно сейчас и пойдет.
В автобусе сидело человек десять, все о чем-то оживленно говорили...
— Ну что? Может, мало тяпнул для храбрости?!
— Да нет, все сделано, как надо, сейчас полыхнет!
— А чего ждать-то? Надо когти рвать! — заерзал водитель.
— Чего гоношишься? Успеем, отсюда километра два будет. Тебя, Виктор, никто не видел? А если и видел — это твои проблемы, мы тут не причем!
