— Так это же отлично! Кирпичи таскать, раствор месить! Ура! Я о таком и не мечтала!
— Это вы сейчас так, а через день-два запоете. А сколько вам лет, если не секрет?
— А сколько бы вы дали? Давайте на «ты», не люблю я «выкать».
— Давай. А дал бы я вам, этак, лет двадцать.
— Обижаешь, начальник, мне всего-то недавно восемнадцать стукнуло.
— А отчего такой жаргон?
— Так я в тюрьме выросла.
— Как в тюрьме?
— Да не в прямом смысле, папка мой — начальник тюрьмы. Так что, ты со мной поосторожнее. Ну, так как насчет моего предложения?
Егор сидел на заднем сиденье и потому видел, в основном, красиво подстриженный затылок девушки, иногда она поворачивала в его сторону лицо, и лейтенант видел кругленькую, с большими голубыми глазами мордашку, а в зеркале отражались черные, в разлет, брови, небольшой ровный носик и пухленькие губки, почему-то постоянно раскрытый рот и ровный ряд сверкающих белизной зубов.
— Чего молчишь, вертолетчик? А знаешь что? Пошел ты к чертовой матери, я его уговаривать еще буду! Брысь отсюдова! Чего ждешь?
— Ну не на ходу же выскакивать! Останавливай!
— Что за черт, не останавливается! Гляди, я и ногу с газа сняла, а она прет! Что это? И зажигание выключила! Она не глохнет! Ужас! Чем же это кончится?! Мы же разобьемся!
— Не ори! Просто твоя машина и ответила на твой вопрос: она не хочет, чтобы меня выбрасывали, как котенка. Может, она и заезжать никуда не захочет? Надо попробовать! Пробуй!
— Ты что, издеваешься надо мной? Откуда такой взялся? Может, инопланетянин?
— Ага, инопланетянин, инопланетянин, хочешь, фокус покажу?
— Не хочу я никаких фокусов!
Но машина, фыркнув, чихнула пару раз и заглохла, прокатившись, остановилась.
— Может, выйдем, подышим свежим воздухом, в аккурат, и лесок рядом, — предложил Егор.
— Может, ты гипнозом обладаешь? — проронила Светлана, осматривая автомобиль.
— Какой там гипноз, тут дело посерьезнее.
С одной стороны дороги красовалась небольшая роща, с другой — желтели хлебные массивы. Кое- какие были скошены, видимо, ячмень и озимые, а другие обкошены, нарезаны участками. Вот-вот пойдет массовая уборка урожая, даже противопожарные борозды пропаханы.
Егор лег на спину в мягкую сочную траву у кювета и впился глазами в синеву неба. Высоко-высоко сизоватой дымкой ползли кучевые облака, а чуть левее, разрезая небосвод белой расползающейся полосой, бесшумно летел самолет. Звенящая тишина. Никаких звуков, только стремительно проносившиеся мимо автомобили резали уши страшным громыханием.
— Короче, Светлячок, я согласен быть твоим «субъектом», как ты, не передумала?
— Я не рак, назад не ползаю!
В нижнем задонье шла полным ходом уборка урожая. Одна за другой с полей выскакивали на асфальтную дорогу груженные золотистой пшеницей машины и неслись вниз, к Ростову, Таганрогу, Матвеев-Кургану на элеваторы. А на полях, поднимая облака пыли, гудели комбайны. Медленно, ползая черепахами взад-вперед вдоль хлебных массивов, они нередко останавливались и неудержимо свистели, вызывая пустые грузовики, которые отвозили от них на тока зерно. А в небе нещадно палило солнце. Несносная жара давила на нервы. Сворачиваясь в трубки, листья подсолнуха и кукурузы, даже придорожные лопухи, припудренные пылью, беспомощно опустили широченные поля-листья, и они болтались под порывами огненного ветра, как не совсем высохшие тряпки. Тоскливо шелестела листьями кустиками стоявшая у дороги, незахваченная хедером комбайна пшеница. Ее мощные светло-желтые колосья длинными четырехугольными сережками-кнутами угрюмо висели, покачиваясь из стороны в сторону, а иногда и протяжно кланяясь вниз.
На одном из полей широченной зеленой громадиной ползал ростовский гигант — «Дон-1500'. В конце загона он остановился, несколько секунд посвистел, извещая о том, что его бункер полон зерна, повизжал, вращая крыльями широкого забрала и, выключив двигатель, затих.
«Ну и жара! — подумал Петр, — и где Павлик запропастился? Осталось каких-то три-четыре гектара, и мы в дамках. Дождику бы надобно, пропадут, сгорят подсолнухи и кукуруза, на овощи воды не напасешься».
Тишина, только ветер гудит в стойках кабины, сметая светло-серую пыль с комбайна, а иногда, порывами, так бьет по жестяной грязно-зеленой обшивке, что вся громадная махина степного корабля качается из стороны в сторону, нещадно скрепя высохшими соединениями.
«Ф-у-у-у! Ф-у-у-у, ф-у-у-у», — гудит ветер, качая громадные, словно руки-грабли, ворота полупустого копнителя, вырывая, даже изнутри, полову и бросая ею о начищенные до бела соломой боковины, издавая глухой неповторимый звук: «Бубух, бу-бу-х».
«Суховей, сколько о нем сказано-пересказано, писано-переписано, — все разложено по полочкам в докторских и кандидатских диссертациях, а он тут как тут. Загудит, завоет, и хорошо, если летом, как сейчас, понесет он по полям светло-серую пыль перемешанную с мелкой соломой или половой, а если весной? Страшное бедствие на Дону — суховей! И лесными полосами защищались, что только ни придумывали, — ничего не помогало. А если и помогало, то не очень. Вода нужна, только вода может противостоять ему, поганому. А где она? Глубоко в земле». — Думал Петр, просматривая горизонт, откуда должен был появиться грузовик Павла.
А вода была, действительно, глубоко. Когда буровики сказали, на какой глубине есть большое озеро, Петр с Павлом, подсчитав стоимость бурения скважины, за головы взялись. Все продать, и того не хватит! Значит, нет иного выхода, как пока брать верхнюю воду из колодца. А ее нещадно мало.
«А солнце палило,
А ветер гулял
И нес по полям он пылюку, — вспомнил Петр стихи Павла. — Да, действительно,
Если б ты знал,
Тебя удавил бы, гадюку!»
Но на горизонте что-то запылило густой, почти черной пылью, и из балки вынырнул грузовик, а за ним, метрах в двухстах, светлая легковушка. Ветер сносил пыль в сторону, поэтому автомобили хорошо просматривались.
«Что за чертовщина, кто это к нам пожаловал? — подумал Петр и даже протер глаза. Действительно, шло две машины: впереди «Урал» Павла с прицепом, а дальше — иномарка. Минут через пять машины, срезав угол, понеслись по золотистой стерне прямо к комбайну. «Урал» сходу заехал под рукав шнека выгрузки зерна, а иномарка остановилась в ста метрах, возле свежей копны. Из нее вышли двое: парень и девушка. В юноше Петр сразу узнал Егора. Выпрыгнув из кабины, он побежал в их сторону, а Павел, будто ни в чем не бывало, залез в кабину комбайна, запустил двигатель и стал наполнять грузовик зерном. Гудел и махал крыльями комбайн, скрежетал шнек, и мощной струей падало в кузов машины вызревшее зерно. Ветер тут же отвевал полову и нес ее над нескошенной полосой. А у иномарки обнимались братья. Но потом Егор побежал в сторону «Урала», прыгнул в кабину, проехал несколько метров, подставив под зерно прицеп. И вновь зашуршало, зашумело водопадом донское зерно о железный прицеп, и опустился низко к земле под его весом автомобиль. А через три минуты, храпя и фыркая дизелем, «Урал» пополз к проселку, ведомый «летчиком-вертолетчиком» — Егором Исаевым, а царь полей — «Дон-1500', стуча, гремя и рыча поплыл по загону и, уменьшаясь в размерах, окутанный пылью, уходил все дальше и дальше. А Петр со Светланой вели неспешный разговор:
— Надо же, вот тебе и Егорка, а нам — ни слова. Когда же это вы успели?
— А чего успели-то?
— Ну, все это: жениться, приехать к нам.
— А кто женился? Вы, что ли? Вы кто? Петр?
— Да, я Петр, а второй — Павел, я что-то не пойму, Егор в таких вещах не шутит, он же мне четко сказал: познакомься — жена!
