допрошу!
— Съездите, пожалоста, узнайте; я также шутить не буду: я просто отправлюсь к Роману Матвеевичу и скажу ему в глаза, что он подлец! а Лиманского на дуэль вызову!..
Анна Тихоновна испугалась угроз Полковника. «Ну, — думала она, — попала я в петлю!»
— Нет, господин Полковник, если вы это сделаете, то я откажусь от всего!.. Тут Роман Матвеевич нисколько не виноват; виновата Наталья Ильинишна: я с ней имела дело, я и разделаюсь с ней сама; а вы в стороне… Вот, дело другое, если б дело было решено и вы бы лично объявили свое намерение… тогда бы в вашей воле…
— Да как же это можно! — вскричал Полковник.
— А вот так, что если не сбудется, то вам ни на ком другом, а на мне взыскивать!
— Хм! он женится, а мне на вас взыскивать! да что я на вас взыщу?
— Ах, боже мой, да назовите меня хоть дурой в глаза!
— Что ж мне из этого будет?
— Что будет! Да вы опорочите меня: на что я тогда буду годиться? Позвольте вас спросить, допущу ли еще я себя до такого позора?.. Что вы это, г. Полковник, я не какая-нибудь!
— Ну, уж я на вас полагаюсь, Анна Тихоновна, вы знаете лучше меня эти дела, — сказал Полковник, усмирев перед грозой слов Анны Тихоновны.
Не теряя еще надежды, он пошел рассеять себя в полковой экзерцирхауз. [91]
Вскоре явились по очереди и прочие женихи, в отчаянии к с новостью, что Зоя Романовна выходит замуж за адъютанта Лиманского, — и все пошли назад с тем же, с чем и Полковник.
Лиманский действительно приехал в отпуск из Москвы, с неизменной любовью к Зое, но с любовью, полной безнадежности. Он боялся ее видеть и не хотел видеть; не поехал бы в дом, если б не принудили его отец и мать, увлекаемые желанием союза своего Юрия с Зоей.
Юрий поехал и был принят так радостно, даже Зоей, что в нем ожили первые впечатления; искра, таившаяся под пеплом, возгорелась и обдала сердце его пламенем юношеской любви.
В Зое заметил он какую-то степенность и поздравил себя с этой переменой: ему нравилась в женщинах стройность в словах и обращении. Он не замечал уже в Зое детских своенравных порывов и пылкости чувств; но видел постоянное желание утопать с ним в разговорах и суждениях.
«Это доказательство любви вернее пламенных взглядов и глубоких вздохов», — думал он и часто, восхищаясь красотой Зои и тишиной ее души, он повторял про себя: «И я решался проклинать детские капризы этого ангела!»
Зоя, в самом деле, казалось, вполне уже предавалась князю Юрию; но он боялся сам напомнить о любви своей, боялся показаться ей с самой невыгодной стороны для мужчин: и кто не покажется глупым в минуту объяснения любви, особенно перед девушкой, которая хотя и любит, но не ослеплена страстию? пред девушкой, которая не потупит взоров в эту роковую минуту, не забудется, а станет ожидать от вас признания умного, красноречивого, без вздохов, без восклицаний, без страха, без трепета и даже без мольбы? которая убеждена, что сохранение собственного достоинства необходимо мужчине во всяком случае?
Горя нетерпением назвать Зою своею, Юрий открыл сердце свое отцу и матери и объявил им желание получить руку Зои.
— Мы только этого и желали, — отвечали ему отец и мать.
— Сегодня же я еду переговорить об этом с Натальей Ильинишной, — сказала княгиня.
И вот начались тайные переговоры между княгиней и Натальей Ильинишной.
Но, верно, они приступили к ним не благословись, не по старому русскому обычаю.
Нелегкий подставил ухо, выслушал тайну и в ту же ночь, встретясь с Ведьмой
— Прощайся с своим нещечком!
От этой новости Ведьму согнуло в три дуги.
— Помоги! — вскричала она.
Нелегкий, испуганный ее ужасным положением, стал ее разгибать.
— Не то! — вскричала она.
— Что ж еще?
— Помоги! надо расстроить дело! еще три дни, и все пропало! Все мои труды и подвиги пойдут под ноги!.. Я нарочно разрознила Сердце и Думку, чтоб
— Что с тобой?
— Как что! Я уже похвалилась Буре великой Грозе громоносной на шабаше, что поставлю ему новую ведьму! Не исполню слова, посадит он меня в тиски на веки вешные! Уу-уу-уу!
— Э, старая баба! есть о чем вопить! — сказал Нелегкий. — Ступай себе, я дело обработаю; свести трудно, а развести наше дело: как на бобах разведу!
— Смотри же, не промахнись.
— Ээ! постой-постой! мне нужно сегодня в полночь пробраться в спальню… как бишь ее? к Романовне…
— К кому? чтоб я тебя допустила в девичью спальню!
— Дрянь! Баба! труфель гнилой! что ж ты обо мне думаешь!
— Ну-ну-ну, изволь-изволь!
— Изволь! какое одолженье! Слушай: в запертые крещеные двери мне не ход, а в трубу я лазить не умею; ты должна меня снести туда на себе.
— Вот те раз! Возить на себе такого черта!
— Да еще сама шею подставишь, потому что я не хочу навязываться тебе на шею.
— Быть так.
— Проваливай.
Между тем на переговоры позван был и Роман Матвеевич. Он с радостью согласился на союз Зои с князем Юрием; на другой же день положено было объявить об этом Зое.
Во время этих совещаний Нелегкий подтолкнул горничную Зои подслушать в щелочку, о чем говорят господа.
— Знаете ли, барышня, что? — сказала она, раздевая Зою.
— Что такое?
— Ведь вас просватали.
— Просватали! — сказала удивленная Зоя.
— Да-с: княгиня-то недаром приезжала.
— Ты почему знаешь?
— Да я проходила мимо спальни барыниной; не знавши, хотела войти; а двери заперты. Кто там? — думаю; а барин такой громкогласной, слышу, говорит, что-то о приданом… Вот я и не утерпела, подслушала: я на это согласен, говорит, на сто тысяч деньгами, да вещами за Зоей, то есть за вами, барышня, будет тысяч на двадцать; а княгиня говорит: дело слажено! я уверена, что сами не поскупитесь для своей дочери. После этого они стали разговаривать тихонько, и я уж ничего не слыхала. Честь имею поздравить вас, барышня!.. уж это дело ведь решенное: папинька и маминька согласились.
— Очень рада! ступай! — сказала сухо Зоя.
— Как же не порадоваться, барышня, такому прекрасному жениху, да еще князю! — проговорила горничная, выходя из спальни.
В это самое время Нелегкий прибыл сквозь трубу верхом на Ведьме, припал к изголовью Зои и начал что-то шушукать.
«Прекрасно! — произнесла Зоя, рассуждая сама с собой. — Все в доме до последней девки знают, что меня выдают замуж, только я не знаю!.. Впрочем, смешно было бы и спрашивать меня: хочу я быть
