— Уже поспел?
— Милости просим! — пробасил второй, детина впечатляющего роста и комплекции.
— Это новичок, сразу видно, — пояснил третий. — Ну-с, приступим…
Ромул сделал последнюю попытку вырваться из тисков, но наручники держали крепко.
— Я, собственно, не понимаю, в чем тут дело, — сказал он с заискивающей улыбкой. — Я просто гулял.
— Так и запишем, — согласился первый мышкетер. — Пиши, — обратился он к компьютеру. — Фонарь — один. Грабитель — один. Мешок для денег… Студень, обыщи его. Мешок для денег — один.
Второй мышкетер развернул мешок, который Ромул прихватил с собой в тот миг, когда недобрая звезда внушила ему надежду поживиться за чужой счет.
— Это тянет на пять миллионов, — задумчиво пробасил Студень. — А ты жадный, парень! Не надо быть таким жадным. Видишь, к чему это приводит!
— Прошу обратить ваше внимание на то, что мешок пустой, — шепнул Ромул, бледнея.
— Правильно, — сказал Студень. — Стараешься для вас, жмотов, стараешься, и все зря. Уж, кажется, человеческим языком написали: «Для грабителей», а они все в дерьмо лезут.
— Вы поменяли таблички? — беззвучно вскричал Ромул, ибо голос больше не служил ему.
— О чем это он? — удивился Студень. — Что написано, то и есть, но вы, как всегда, думаете, что написано то, чего нет. Вот народ! Исправь, компьютер: не пять миллионов, а десять. Такой пятью не удовольствуется, так что отягчающее обстоятельство налицо.
— Протестую, я невиновен, — заявил Ромул.
— Пока — невиновен, а так все равно был бы виновен, так что предполагаемая невиновность в расчет не принимается в свете и по подозрению, — жизнерадостно пояснил третий мышкетер. — Говорят тебе: фонарь один, мешок один. Кто ходит по вентиляции с мешком и фонарем? Грабитель. Грабитель — один, все сходится… Студень, плесни-ка мне еще тархуна.
Ромул сник. Все его надежды рассыпались в прах, а будущее не сулило абсолютно ничего хорошего.
— Что же со мной теперь будет? — спросил он.
— Поместим тебя в изоляцию, — сказал Студень, — от мешков, фонарей и вентиляции. Ничего не поделаешь, приятель.
— И надолго эта изоляция?
— Двадцать пять лет, — пискнул компьютер. — Кодекс Дромадура, статья вторая, часть двести сорок восьмая, пункт девять а, подпункт третья римская, примечание гамма восемь.
— Это уже слишком! — возмутился Лиходей.
— Ромул — изготовитель фальшивых бубликов, — не унимался компьютер. — Ромул — фальшивомонетчик и вообще гад свинячий. Удвоить срок. Кодекс Дромадура, статья первая, часть семидесятая.
Мышкетеры переглянулись.
— Так-то вот, — сказал первый. — Хочешь тархуна? Все-таки пять десятков тебе светит, — вещь немалая. А тархун классный.
— Я хочу на волю, — уныло отозвался Ромул. — Скажите, а если я покаюсь, мне скинут срок?
— Не советую, — вмешался Студень, — могут еще добавить десятку за малодушие.
Ромул залился слезами: кресло содрогалось от его рыданий. Третий мышкетер пожал плечами:
— Послушай, это, конечно, не мое дело, но ты сам виноват. В конце концов, у тебя была хорошая работа. Если бы ты держался за нее, ничего бы не случилось.
— Пятьдесят лет! — стонал Ромул. — Пятьдесят! Неужели я так провинился? Я знаю одного парня, который летает и насылает дождь с ураганом, — и ничего! Скажите, что ему будет по вашему кодексу? А? А другой — я же видел собственными глазами, как его рука превратилась в лист. Ну? Что вы ему сделаете за это?
— Постой-постой, — вмешался первый мышкетер. — Кто это превращается в лист, а?
— Это же подсудное дело! — вскричал Студень.
Но Ромул уже разошелся, и унять его нельзя было никакими средствами.
— И что? И ничего! Меня тошнит от его физиономии! Куда ни плюнешь — всюду он! Надоел! Говорю вам: я сам видел. Он упал, и рука стала листом. Знаете, как у растений! Это вампир его укусил, когда он отвернулся. А она взяла и прикрыла ее. Может, она тоже, а? С ним заодно?
— Прекратить галдеж! — заорал компьютер. — Подсудимый, держите себя в руках!
Ромул стих и смотрел на мышкетеров обессмыслившимся взором. Первый из них подошел и сел перед ним на край стола.
— А теперь ты расскажешь нам все, что знаешь, и помни: твое спасение может зависеть от этого. Давай по порядку. Кто превращался в лист? Что за вампир? И какая такая она?
Наступило напряженное молчание.
— Да, — сказал Ромул, — я готов.
Сон тридцать второй
Когда Филипп отнял руки от лица, Ада, настоящая Ада по-прежнему была там. Молодой человек не решался поднять на нее глаза; и оба они стояли чужие, как враги.
— Зачем ты пришла? — тихо спросил Филипп.
«Ты пришла. Ты пришла. Ты пришла», — отстучало его сердце.
— Ты хотел меня видеть, — сказала она.
— Откуда ты знаешь?
Она протянула к нему сжатую руку и разомкнула пальцы. На ладони лежали капельки дождя. Но вид у Филиппа был такой угрюмый, что Ада виновато опустила руку.
— Я могу уйти, — сказала она.
Филипп улыбнулся, и улыбка его причиняла боль.
— Это ужасно, — сказал он, глядя куда-то поверх ее плеча. — Я не могу тебя видеть… и не могу не видеть тебя.
Ада задрожала; но она вспомнила, зачем пришла сюда, и собрала все свое мужество.
— Филипп, — начала она, — ты очень славный, но…
Филипп предостерегающе поднял руку.
— Не надо. Я знаю, что за этим следует. Ты больше не любишь меня?
— Нет.
— Ты никогда не любила меня.
— Нет.
«Нет; я всегда любила тебя, но, Филипп, Филипп… Если бы ты только мог понять!»
Филипп повел плечом. Ему было очень больно, он задыхался от бессилия, гнева, горечи, и в то же время какое-то нечеловеческое спокойствие разливалось по всему его телу. Так, наверное, чувствует себя человек на обреченном космическом корабле, оставивший всякую надежду на спасение. Он только обронил:
— Может быть, ты и права. Я бы все отдал на свете, чтобы сказать то же, что ты сказала мне сейчас.
И еще он сказал:
— Одни живут в мире реальности, другие — в мире мечты. Я становлюсь таким, как все, и все-таки я благодарен тебе за то, что был другим. — Две слезинки покатились по щекам Ады, а может быть, это просто был дождь. — Я теперь беднее последнего нищего, Ада, но любовь — не подаяние, чтобы ее клянчить, и я… я не могу.
Дождь перешел в черный снег. Черные хлопья падали на лицо Филиппа, обжигая холодом; но он не чувствовал ничего. Фаэтон не винил девушку ни в чем; никто не мог быть виноват в том, что она не любила
