выращивали основные денежные единицы Города.
— Не наливаются, — констатировал Вуглускр, вынимая из глаза монокль.
Менеджер вздрогнул и постарался простереться еще раболепнее. Надо признать, что это ему удалось.
— Я недоволен, — сказал Вуглускр кратко и кротко после затяжной паузы. — Это не бублики, а сушки. Весь урожай подпорчен. Черт знает что! Мои служащие совершенно разучились плакать, и я требую, чтобы поливка слезами производилась строго в рабочее время, без всяких перерывов. Берите пример с нового служащего, как его?
— Пончик Ляпсус, — заикаясь, доложил менеджер.
— Вот-вот, — сказал Вуглускр; имя Пончика он помнил отлично. — Он только и делает, что плачет, и притом совершенно безвозмездно. Первые 15 недель мы не платим зарплату в счет испытательного срока, но для него я сделаю исключение. Сколько он наплакал?
— Два миллиона.
— Два миллиона и еще двадцать восемь бубликов, — промолвив Вуглускр, и нечто похожее на уважение прозвучало в его голосе; но тотчас он вновь обрел твердость. — А остальные куда смотрят? Без хорошей поливки слезами все плоды засыхают и превращаются в сушки. Мне не нужны сушки! Пусть они поплачут как следует, иначе я всех выгоню, и вас, дорогой мой, первым.
— Люди не хотят плакать, — пролепетал менеджер, совсем потеряв голову при этой угрозе. — Они хотят веселиться.
Вуглускр замахал руками. Корона съехала набок.
— Ни-ни! Еще чего! От веселья одни убытки. Когда люди веселы, они не ненавидят друг друга, не ведут войн, не любят родину и денег тоже не любят. Что за вздор! Веселье размягчает душу, внушает уверенность, что все братья и что ко всем надо относиться, как к братьям. Страдание закаляет, возвышает, очищает, облагораживает; человек готов на все, чтобы выйти из этого состояния, он растопчет всякого, кто будет стоять у него на пути. — Вуглускр резко переменил тон. — Так вот! Я желаю, чтобы завтра у меня было еще два миллиона. Потрудитесь. Заставьте сотрудников корчиться в рыданиях. Пусть они пострадают на славу, и мне нет дела, хотят они этого или нет! Попробуйте лук, в конце концов, если даже мысль о гибели родителей не огорчает их.
— Все средства испробованы, — отвечал менеджер, угасая. — От лука они только смеются.
— Смех! — проворчал Вуглускр. — Вот еще беда! Дайте слезоточивый газ, в конце концов!
— Не помогает.
— Тогда расстреляйте каждого второго за саботаж, оставшиеся сразу примутся за работу. Какой в вас толк, если вы не умеете руководить? Руководить — это вам не руками разводить! Уволен! Передайте новому служащему свои полномочия и убирайтесь.
Менеджер пополз прочь.
— И скажите ему, пусть сначала попробует газ! — крикнул Вуглускр вдогонку. — Расстрел — крайняя мера все-таки, его не всегда удается списать на несчастный случай на производстве, и потом, у меня же есть совесть… Что тебе? — сварливо спросил он химеру.
— Шеф, — доложила химера, — Филипп здесь.
— Доста… тьфу, впустить немедленно. Пока он здесь, никого ко мне не пускать!
Химера исчезла, зато вошел Филипп, держась непринужденно, как всегда. Под глазами его залегли круги, на лице застыло отчужденное выражение.
Вуглускр снял корону и положил ее перед собой.
— Заходи, сынок, ты здесь почти как дома. — И царским жестом он указал на второй трон, поменьше и попроще, потому что золото на нем все-таки было видно.
Филипп сел.
— Второй час, между прочим, — сказал Вуглускр. — Ты опоздал на три часа. Не подумай, что я придираюсь, просто констатирую.
Филипп ответил не сразу.
— Вуглускр, я хотел к вам обратиться…
— Говори.
— Я хотел спросить: что случилось с маяком?
— С каким маяком? — удивленно переспросил финансист.
— С тем, что на острове. Вы помните?
— На острове? Ах да! Его же снесли лет пять тому назад по приказу генерала. Зачем тебе это?
Филипп ничего не ответил. «Пять лет…» Впрочем, ничего удивительного в этом не было: с тех пор, как Ада его оставила, Филипп постарел как раз на пять лет. Он сгорбился и приготовился слушать.
— Я тебя вызывал, — сказал Вуглускр.
— Вы меня вызывали… — не глядя на него, медленно проговорил Филипп.
Вуглускр почесал макушку, снял парик, открыл сзади черепную коробку и на ощупь подкрутил в ней винтик. Он немного разболтался. Благожелательно улыбнувшись Филиппу, магнат снова надел парик.
— Речь идет о тебе.
— Обо мне?
— И о Матильде, разумеется.
— Уже не идет, — сказал Филипп.
Вуглускр сильно удивился:
— Как так?
— Мы расстались, — Филипп поднял глаза. — Вот, собственно, и все.
Вуглускр напряженно думал.
— Так, — сказал он. — Мы — это кто? Она с тобой или ты с ней? И как это могло случиться, что я до сих пор ничего об этом не знаю?
— Не знаю, — сказал Филипп, опустив голову.
Ответ привел Вуглускра в ярость.
— Ты ее бросил? Ты посмеялся над ней? Ну, берегись! А! Я понял. Я понял! Ничтожество! Ответь: ты ее оставил? Ты причинил ей горе? Она была совсем не веселая эти дни. Конечно, то есть наоборот: она была такая радостная! Я всегда говорил: зачем он ей? Она его бросила. Ну да! Умница! Моя дочь!
— Я… — сказал Филипп. Во рту у него пересохло. — Я сам виноват в том, что произошло.
— А вот это уже мне решать, — возразил Вуглускр. — Что именно произошло?
— Я полюбил другую, а она меня оставила, — с ужасающим равнодушием сказал Филипп. — Мне очень жаль, поверьте. Я не заслуживаю вашей… вашей дочери.
— Ты… Он! — заговорил Вуглускр в каком-то экстазе, указывая на Филиппа. — Послушайте, что он говорит! Да как ты смел, жалкое отродье? Моя дочь! И ты! Что ты возомнил о себе? Да как… как ты вообще смел? Ты бросил ее? Ответь! Ты ее бросил? Да как…
— Я его бросила, — прозвенел голос Матильды. — Он недостоин меня.
Вуглускр подскочил на месте. Она вошла незамеченной через потайную дверь, предусмотренную Вуглускром на случай бунта нерасстрелянных сотрудников. Филипп поднял глаза. Нельзя было решить, кто бледнее: Матильда или он.
— Я рассталась с ним, — проговорила Матильда, держась очень прямо и глядя мимо него. — Он не подходит мне. Ты был прав, папа.
— Конечно! Я всегда прав! — обрадовался Вуглускр. Он кинулся к дочери и поцеловал ее. Неожиданно радость его прошла.
— Послушай, — заговорил он подозрительно, — что он еще тут плел, а? О какой-то девушке? А? Дочурка…
— Не обращай на него внимания, папа, — отпарировала Матильда. — Наверное, он немного двинулся после моего отказа. Ты же знаешь, он всегда был того.
— Да, — сказал Филипп, — это верно.
Вуглускр, поняв, что Филипп больше не дорог его дочери, обрел всю свою наглость.
— Сумасшедшим не место в нашем доме! — заявил он. — Прочь! Убирайся!
Филипп поднялся. Вуглускр напирал на него, толкая к выходу. Матильда подошла к дверям, которые
