мягко разъехались.
— Вон! — визжал Вуглускр, беснуясь и топая ногами. — Вон!
— Мне жаль тебя, — сказала Матильда тихо Филиппу, когда он проходил мимо, — тебя никто больше не полюбит.
Она хотела сказать «как я», но вовремя остановилась. Ни к чему эти ненужные признания.
— Да, ты права, — сказал Филипп. На лице его застыла потерянная улыбка, от которой Матильде хотелось его ударить. Но, по правде говоря, ей хотелось плакать.
— Вон! — заорал Вуглускр. — Выпроводить его! Прочь из моего дома!
— Я счастлив до отвращения, — сказал Филипп.
На зов хозяина явились химеры. Обернувшись не девушками, а атлетами с мощными бицепсами, они грубо вытолкали Филиппа и вышвырнули его из дверей. Впрочем, юноша не чувствовал ни малейшего огорчения. Если бы небо обрушилось на него в этот миг, значит, так и должно было быть, потому что Ада ушла.
Окна небоскреба мягко светились, и за одним из них успокоившийся Вуглускр изучал протокол допроса, полученный накануне. Напротив него стоял, почтительно вытянувшись, мышкетер.
— Как! Неужели он?
— Так точно, ваше жестокосердие.
— Не могу поверить! Куда же мы смотрели? Надеюсь, сведения точные?
— Грабитель клянется, что все это правда. Он видел все это своими глазами и готов в любой момент выступить свидетелем.
— Да, — бормотал Вуглускр, — да. Фиалковые глаза, одуванчиковая голова. И кто? Подумать только!
Он повернулся (трон был вертящийся, по последней моде), и на столе перед ним возник светящийся экран.
— Роту мышкетеров ко мне, срочно. Полная боевая готовность, чрезвычайное положение.
Сон тридцать четвертый
Гремя новенькими сапогами и звеня золочеными шпорами, рота мышкетеров прошла по улице и по человеку, лежавшему на ней без движения. Человек этот при пересечении его тела солдатами не издал ни звука, из чего мышкетеры единогласно заключили, что он мертвый, и оставили его в покое. Если бы он был живой, ему пришлось бы много хуже.
Филипп поднялся, когда мышкетеры исчезли из виду. Он с горечью убедился в том, что все его члены целы, не считая нескольких, не столь важных для жизнеобеспечения. Глупо же переживать из-за нескольких позвонков и ребер, когда их у тебя несколько десятков. Филипп вовсе не был жаден, к тому же при мысли, что его выставили из магнатского дома, он испытал невыразимое облегчение, заставившее его забыть о боли. Черные тучи закрывали солнце, но и дождь, и снег перестали. Откуда-то доносились глухие удары пушек, которыми разгоняли облака. В небе не пролетало ни одной машины: из-за погодных условий все трассы в Городе были перекрыты. Филипп вызвал по наручному видеотелефону свой истребитель, но ответа не получил. До хрустального дворца оставалось часа полтора ходу, и только теперь Филипп заметил, что неимоверно устал.
Угрюмый небоскреб нависал над ним, как надгробный памятник. Филипп зашагал прочь, но силы его иссякли уже через несколько минут. По пути молодой человек завернул в кафе, где ему подогрели мороженое. Продавщица показалась ему симпатичной, и впрямь, для автомата она была недурна. Фаэтон расплатился и вышел; спешить ему было некуда. На остановке везделетов не было ни одной живой души. Филипп сел на скамеечку; вокруг него царила гулкая, звенящая тишина, и в этой тишине он искал ответы на свои вопросы. Он был глубоко несчастен и погрузился в свое несчастье, как в море, в подробностях вспоминая улыбку Ады, смех Ады, глаза Ады, слова Ады на маяке, сказанные много лет назад — или с тех пор прошло всего несколько дней? Все его былое счастье прошло перед ним, как живое, и Филипп встряхнулся. Он вспомнил, что Пончик как-то раз сказал ему, что в жизни очень помогает цинизм, и решил стать циничным.
«Всегда я все преувеличиваю, — думал юноша. — В самом деле, что может быть проще — один любит, другой не любит? Это в порядке вещей; следовательно, незачем и расстраиваться. Досадно, конечно, что это случилось именно со мной, что именно Ада — фу, какое противное имя! — и похожа на этот противный манекен в кафе за углом. С чего я так голову потерял, спрашивается? Потому что ее улыбка… самая обыкновенная улыбка, Филипп. По статистике, большинство людей умеет улыбаться, и вовсе незачем из-за этого сходить с ума. Разумеется, я страдаю, то есть страдаю не я, а мое себялюбие, или как там это называется. Кроме того, врачи даже прописывают страдания в небольших дозах, чтобы пациенты не скучали. Я свою дозу принял, и теперь мне надо утешиться. Одобрено. Сначала отобью подружку у Гаргульи, потом заведу новый истребитель, потом… И буду радоваться жизни».
Он сидел, опустив глаза, и смотрел на свою тень, смирно лежавшую у ног. Тень явно скучала.
— Ничего у тебя не выйдет, — заявила она.
— Как это «не выйдет»? — обиделся Филипп. — Что захочу, то и будет. В конце концов, я сам решаю, что мне делать, а что нет.
— Я тоже, — насмешливо отозвалась тень, гримасничая, — однако вот торчу здесь. Думаешь, мне не хотелось бы быть тенью какого-нибудь Дромадура?
— Как ты думаешь, я ее забуду? — спросил Филипп.
Тень издевательски хмыкнула:
— Откуда мне знать? Вы, люди, такие глупцы.
— Что ты знаешь о людях…
— Все; ведь я — тень. Ты и шагу без меня ступить не можешь.
— Интересно, а везделет когда-нибудь прилетит? — подумал вслух Филипп.
Облака в небе становились все выше, все прозрачнее. Внимание Фаэтона приковала группа на другой стороне. Двое в штатском, со шпорами, тащили кого-то третьего, бессильно провисшего между ними. Всякий на месте Филиппа сделал то же, что в подобной ситуации делают все люди без исключения, то есть притворился бы, что ровным счетом ничего не замечает и созерцает несуществующих ласточек в светлеющей вышине, ибо существующие были уничтожены особым указом Дромадура со всеми прочими птицами лет двадцать назад за то, что они осмелились летать, подражая истребителям. Может быть, Филипп родился слишком поздно, потому что уже не застал ни одной ласточки; так или иначе, он не отвернулся, когда троица поравнялась с ним. Слева и справа действительно были переодетые мышкетеры, а между ними… Кровь застыла в жилах Фаэтона; несмотря на это, он вскочил и загородил агентам дорогу. Оба угрожающе положили свободные руки на курки мышкетов.
— Добрый вечер, милостивые господа, — сказал Филипп, заискивающе расшаркиваясь. — Я верный подданный Дромадура и жених дочери Вуглускра, и мне было бы любопытно узнать, кого это вы ведете с собой.
— Проходи мимо! — проревел тот, что был слева. — Государственная тайна!
Тот, что был справа, оказался, однако, немного вежливее.
— Для господина Фаэтона у нас нет тайн, но то, что вы видите, это, гм, вовсе не человеческое существо, и вам незачем беспокоиться о нем.
Филипп сделал шаг в сторону; ответ агентов окончательно развеял его сомнения. Существо, провисшее между двух агентов, шевельнулось, и Филипп увидел знакомый взгляд.
— Ада? — несмело спросил он, все еще не веря.
— Смотри-ка, он знает эту орхидею! — рассмеялся вежливый агент. — Не знал, что женихи мадемуазель Вуглускр увлекаются цветами, ха-ха!
— Филипп, не верь им! — закричала Ада, делая усилия, чтобы вырваться. — Это неправда, неправда!
— Орхидея-мутант! — победоносно заявил вежливый. — Глядя на нее, я бы тоже не поверил. Но
