— Нет, нет, — шептал цветок. — Пустите! Пустите меня! Я пойду туда, я больше не могу… Как они мучают меня! За что? Что я им сделал?
Люди оборачивались на них.
— Молчите, — шепнул Филипп, — молчите… Идите за мной. Клянусь, я не выдам вас.
— Нет, — сказал Орландо, — довольно. Бросьте меня! Я болен, Филипп. Бросьте меня и уходите. Все равно, — добавил он с горькой усмешкой, — все равно я уже мертв.
Мышкетер из дорожного патруля, паривший над толпой в своем аэромобиле, заметил Филиппа.
— Эй, вы двое там! Стоять!
— Все кончено, — горько усмехнулся Орландо.
— Нет, — возразил Филипп, — все еще только начинается.
Фаэтон знал: что бы ни случилось, он не бросит Орландо, и Орландо внезапно тоже понял это. Он низко наклонил голову, чтобы его не узнали. Машина зависла перед Филиппом.
— Кто такой? — грозно спросил мышкетер.
— Преданный слуга синьора Ляпсуса, зятя синьора Вуглускра, — сказал Филипп в порыве вдохновенной дерзости. — А это мой брат. Он, кажется, смертельно болен, и я веду его к врачу.
— Тьфу ты, пропасть! — выругался бравый мышкетер и тотчас поднялся на высоту в десять тысяч метров, дабы не подхватить ненароком смертоносную заразу.
— Он был нашей надеждой, нашей юностью, нашей весной, — продолжал разглагольствовать диктор.
Филипп выпрямился. Что-то ослепительно вспыхнуло в вышине, и ярчайшая молния ударила в экран, сопровождаемая ревом обезумевшего грома. Люди кинулись кто куда. Площадь опустела.
— Дождь, — блаженно пробормотал Орландо и затих.
Филипп бережно усадил его около стены. Струйки воды текли по лицу человека-цветка. Золотистые пряди на его голове слиплись и стали похожи на золотые лепестки. Филипп протянул к ним руку, чтобы потрогать, но передумал и сел рядом с Орландо. Дождь шелестел, и вдоль тротуаров бежали потоки воды. Филипп подтянул колени к груди и обхватил их руками. Тонкая шея Орландо дрогнула, веки медленно разлепились.
— Вам лучше? — спросил Филипп.
— Да, — сказал Орландо. — Этот дождь… Правда, я больше люблю солнце. — Он улыбнулся. — Я ведь подсолнух.
— А она? — быстро спросил Филипп. — Она тоже любит солнце?
— Не знаю, — сказал Орландо. — Наверное. Вообще-то она орхидея.
Филипп встал.
— Куда вы? — спросил Орландо ему вслед.
Филипп остановился в середине площади, лицом к востоку, и закрыл глаза. Вода струилась по его одежде, но он не чувствовал ее. Мысленно он представил себе восход солнца, как оно выскальзывает из-за горизонта, лаская лучами лицо. Он увидел гаснущие звезды и луну, тающую в небе, которое все светлеет и светлеет, из бархатно-синего становясь голубым, а затем прозрачным. Он увидел, как расходятся облака, как они отступают и образуют прекрасные картины, прежде чем раствориться в голубой вышине. И когда он представил себе все это, он открыл глаза.
Ночь ушла. Не было больше ни дождя, ни сумрака, ни смерти. Солнце сияло в небе, солнце стояло над блестящими аэробульварами, которые Филипп забыл погасить, солнце смотрело на город, и весь город смотрел на солнце, зачарованный, потрясенный. Под веками Филиппа стояло дрожащее белое марево. А он — он тоже стоял и ждал, когда оно пройдет. Но марево все не проходило, более того — в нем вырисовывалось чье-то лицо. То, о котором Филипп мечтал все эти дни. Слеза скатилась по его щеке; Ада подошла и взяла его за обе руки.
Сон сорок девятый
Время остановилось. Куда бы оно ни шло — вперед, назад, отмеряя четверть шестого до шести или после, — больше не имело значения. Они замерли, взявшись за руки, посреди желтой, глупой, безнадежной площади, ставшей для них площадью счастья. Ни один не нарушал молчания — слова не вмещали всего, что они чувствовали. Но глаза их сказали друг другу:
«Ты любишь меня?»
«Люблю».
«Обещай мне никогда не покидать меня».
«Я никогда тебя не покину».
— Ты обо мне думала? — спросил Филипп. — Ты знала… Прости меня.
— И ты тоже должен меня простить.
Они улыбнулись. Они засмеялись. «Ты здесь, и я здесь. Как это хорошо!» — говорили их сияющие взгляды. И Орландо, смотревший на них с грустью, закашлялся и стал глядеть на солнце.
Потом они шли рядом, и Филипп обнял Аду за плечи. Люди, испуганные появлением солнца в ночи, попрятались по домам: все были уверены, что это испытывают какое-то новое оружие.
— Знаешь, — говорил Филипп, — когда я тебя увидел там, на вечере, у меня было предчувствие…
— Какое?
— Не знаю. Просто предчувствие. Наверное, оттого, что я ждал тебя всю свою жизнь. Искал тебя, а находил других, и все они были как твои тени в мутной воде. Я не лгу. А ты? Что было с тобой?
— Со мной? Я просто жила, как вы, люди. Однажды на улице я нашла приглашение на праздник, которое кто-то потерял. А потом появился ты… Знаешь, я тогда подумала, что некоторые люди красивы, как цветы.
— Как цветы?
— Как ты.
— Значит, я красивый?
Ада остановилась, глядя на него.
— Да. Но такой… бледный. Филипп, что с тобой произошло?
— Нет, ничего особенного, — улыбнулся он. — Просто я был болен.
Ада вздрогнула и уткнулась лицом в его плечо.
— Филипп, я боюсь.
— Чего? — он осторожно гладил ее по волосам.
— Не знаю. Мне иногда бывает так страшно, Филипп.
Лицо его омрачилось.
— Ничего не бойся. Обещаю тебе, мы уедем отсюда, и все будет хорошо. Ты мне веришь?
Ада подняла на него глаза, полные слез.
— Верю.
— Хочешь, солнце зайдет? — предложил он.
— Нет, — она улыбнулась, — пусть светит.
Орландо, старясь не навязываться влюбленным, ушел вперед, но неожиданно налетел на что-то и чертыхнулся. «Что-то» зашевелилось, и Орландо в испуге отскочил.
— Филипп!!! Филипп и Ада подбежали к нему.
— Что случилось? Это был всего лишь старый, грязный нищий с черной дырой вместо глаза, весь покрытый струпьями и замотанный в жуткие обноски. Филипп лихорадочно стал шарить по карманам, выискивая мелочь.
— Граждане, подайте несчастному, у которого даже не хватает сил, чтобы петь, — проскрипел нищий ржавым, противным голосом. — Подайте несчастному, который даже не может навести на вас ствол дырокола, чтобы возбудить к себе жалость и сочувствие. — Неожиданно он умолк и вгляделся в Аду. —
