Выставила тарелки с пирогами, вазочку с брусничным вареньем, и берестяную плетенку с сахаром. Здесь был и принесенный нами сахар – серые куски, похожие на взорванные скалы, и другой, чуть желтоватый, почти квадратный, я помнил его со старых времен, и какой-то вообще коричнево-золотистый, пять кусков, не знаю, откуда такой появился. В отдельных мисках лежали соты с застекленевшим медом и круглые разноцветные шарики, я помню такие, от них у меня зубы ломило всегда.
Из соседней комнаты то и дело выглядывали мелкие девчонки, мама грозила им кулаком, а они хихикали и бурчали животами. Лида и Валя, Саныч шикал на них, но они только громче хихикали и охотились за сахаром – подбегали к столу, хватали маленькие куски и с визгом уносились к себе.
Мы уселись за стол, немного помолчали и принялись за чаепитие. Я, чтобы не терять даром время, взялся за пироги, начал с самых больших, величиной с две ладони, с рыбой и луком, невероятные, я съел три штуки. Наверное, и больше бы съел, но как-то стало неудобно обжорствовать, и я обратился к другим пирогам, с грибами, потом с капустой, потом с какими-то корешками, запивал все это чаем, сладким и горячим. Саныч не отставал, только он действовал немного по другому – откусывал сразу от трех булок с разными начинками, прихлебывал чай, снова откусывал, заедал вареньем и никакой усталости не чувствовал. Мама Саныча наоборот, ела мало, дула на горячий чай и на нас смотрела. Но не грустно, а наоборот, весело, что мне тоже очень нравилось,
Умяв, наверное, половину этой пирожной роскоши, мы успокоились и немного отдохнули. Самовар создавал вокруг себя прозрачный тепловой шар, другой самовар, состоявший не из меди, а из нагретого воздуха, я совсем размяк и сделался добрым, и улыбчивым. И когда из комнаты выскакивали Лида с Валей, я тоже делал вид, что хочу их поймать.
Мама ничего не спрашивала – тоже удивительно. Я думал, она станет пытать про нашу жизнь, про новости, про войну, но ее это не интересовало почему-то, и про себя она не рассказывала. Сначала я не понимал, а потом догадался. Вот с войны пришел ее сын. Ненадолго, на день, может, на два. Они давно уже не виделись. Так зачем заполнять время войной? И она решила создать кусочек мира. Получилось. Чай, самовар, пироги, дом, даже наша одежда куда-то исчезла.
Саныч откинулся на стуле и стал показывать, как правильно пить чай. Он выбрал кусок сахара средних размеров, поставил его в середину блюдечка, налил сверху чая и стал пить, закусывая сотами.
Я попробовал сделать так же, оказалось, что это здорово, мы надували щеки, брызгались и походили на пузатых купцов с картинки, которую я видел однажды в старинной книжке.
После четырех стаканов и пирогов захотелось спать. Я сидел напротив самовара, видел свое отражение в полированном желтом боку, тощие щеки, нос наоборот большой, глаз из-за него не видать. Самоварный я покачивался, как-то даже колыхался, будто состоял из дыма, голова у него почему-то свисал вбок, и от этого спать хотелось еще сильнее, я очень старался, чтобы не клюнуть носом в горячую медь.
Саныч куда-то удалился, его мама тоже, и тут из соседней комнаты выскочили сестры, Лидка и Валька. Они запрыгнули на стулья и накинулись на пироги, на сахар, на варенье, на все, одним словом. Показался Саныч, теперь он не шикнул на сестер, показал им язык. Они показать язык не могли, только промычали что-то в ответ и глаза выпучили.
– Не спать! – это Саныч сказал уже мне. – У нас еще рыбалка!
Ни о какой рыбалке мне думать не хотелось, хотелось подремать, а потом еще поесть. Но Саныч был неумолим.
– Я сто лет на рыбалке не был, – помотал он головой.
– Летом же…
– Летом совсем не то, – возразил Саныч. – Любой дурак может – вода, берег… Не то это. Рыбалка только зимой рыбалка. Это совсем другое дело! Ну, сам увидишь. Еду с собой брать не будем, чтобы аппетит нагулять.
Я хотел сказать, что у меня аппетит разгорится уже через полчаса, особенно на морозном-то воздухе…
– На рыбалку лучше еду не брать, – твердо сказал Саныч. – Больше поймаешь, верная примета. И потом если клев идет – никакой еды не надо. Собираться давай.
Стали собираться. Откуда-то появились два полушубка, один побольше – видимо, отцовский, его надел Саныч, другой поаккуратней – материн, в него влез я. Шапки, сильно пахнущие нафталином, заячьи, с длинными ушами, одинаковые. Высокие, из тяжелого каучука галоши на валенки, безразмерные меховые рукавицы, деревянные ящики, все это торжественно извлекалось из хитрых тайников в стенах, под полом и под крыльцом. Сестры Саныча глядели на нас с печки, дразнились и показывали пальцами. Мать улыбалась.
А Саныч напротив, был серьезен и сосредоточен, видно, что к рыбалке он относится основательно, почти так же, как к войне.
– А лыжи? – спросил Саныч. – Остались?
Мать покачала головой.
– Жаль, на лыжах бы веселее. Ладно, и так дойдем.
Саныч сунул мне короткий ломик с веревкой, привязанной к середине. Зачем на рыбалке лом…
– Пешня, – пояснил он. – Лунки надо рубить. Самая важная в рыбалке вещь. Ну что, мы готовы. Пойдем, наверное, через огороды?
Мать кивнула.
Река оказалась совсем рядом, через огороды сто метров. Спустились по берегу к лодкам, черневшим из под снега, Саныч постучал по одной.
– Наша, – сказал он. – Отец ее сам делал, давно еще. Под лодкой в дождь спать хорошо, быстро засыпаешь.
– Здесь удить будем? – я кивнул на реку.
– Не, на Ловати сейчас делать нечего, глубоко слишком, надо чуть отойти. У нас тут местечко есть – рыба из подо льда прямо скачет. Вечером уху сварим, я сам сварю. Ты знаешь, как правильную уху варить?
