хотела унести на своем теле отпечаток, ощутимое воспоминание. А потом поцеловала меня в губы, взрослым поцелуем, который взволновал мою кровь.
— Береги себя! — И ушла, сумка подпрыгивала на ее плече, а большой чемодан на колесиках она катила за собой.
Я далеко уехал на поезде, аж до Редона, а потом прыгнул, встав между вагонами.
В газетах потом появились сообщения, что вертолет они бросили в Мехико, буквально на границе со Вторым автобаном на пути в Тихуану. Не было сведений об угоне каких-либо машин, никаких следов беженцев также найдено не было.
Как ни странно, полиция и здесь усмотрела связь с наркотиками. Преступники убили агента миграционной службы вместе с Сэмом Коултоном и Консуэло Монхаррас-и-Ромера. И бежали обратно в Мехико.
Похороны Сэма проходили в Эль-Сентро, а Консуэло — в Ла Крусесите. Я не пошел. Что могло из этого получиться, кроме очередных смертей?
И невинных жертв.
Я попытался прыгнуть в Пхукет, не в обычное место на острове Ко Бон, а на аллею у рынка в Чалонге, но не смог как следует ее вспомнить.
Вместо этого прыгнул со своей лодкой на остров и поплыл, а добравшись, минут пятнадцать провел, зарисовывая это место.
Моя фанерная стенка с рисунками получила новое назначение. Теперь, если мне хотелось куда-то возвращаться, нужно было поточнее это место запомнить, и мне помогали мои рисунки. Наверное, сгодились бы и фотографии, но когда рисуешь, прекрасно запоминаешь объект.
И еще я попробовал нарисовать маму. И папу.
Не вышло.
Дело было не в памяти — их лица я помнил ясно, как тот день, когда… ну, в общем, помнил. Но я ничего не видел сквозь слезы, и руки у меня тряслись. Трудно рисовать, когда твои ладони сжимаются в кулаки.
То же самое было с Сэмом и Консуэло, хотя набросок головы и плеч Алехандры мне удался.
Я попытался снова изобразить Матео, — таким, каким его видел в последний раз, наполовину в воде, на пляже Ислы ла Монтосы. Это у меня получилось.
Уверен, вышло довольно точно, ведь у меня остались его водительские права. И еще сумка с оружием — пистолетом странной формы.
Я разрядил его в пустыне, взвихрив крошки известняка, и в камень врезались два шипа с проводом между ними. Когда я дотронулся до провода, меня дернуло током с такой силой, что онемела рука.
Там, в сумке, было еще пять картриджей, все одинаковые. Пистолет открывался в том месте, где патронник, как старомодное ружье. Я выстрелил еще одним зарядом, и он тоже выбросил шипы с проводом. На этот раз я не стал их трогать. А сумку унес обратно в свою Нору.
Я пытался расслабиться, ничего не делать, но когда мне это удалось, вдруг осознал, что опять иду вглубь пещеры и включаю свет, который вырывает из темноты лица моих врагов. Рисунков было всего четыре, а мне казалось, больше.
Я знал, что «они» в Лондоне — ведь уже дважды меня там чуть не поймали, так что я вычислил, где мне следует провести эксперимент. Я купил две дешевые видеокамеры и приделал их к деревьям в углу Гайд-парка у станции метро. Включив запись, вышел на середину лужайки и прыгнул обратно в Нору.
Через пять минут я повторил маневр с прыжком и возвращением. Еще через десять прыгнул, вернулся и остался.
Я сразу увидел тех двоих, их машина подъехала к пустой остановке автобуса на Кенсингтон-роуд. Они вышли, один пошел вверх по дороге от Ворот королевы Елизаветы, а второй срезал путь, пошел мимо фонтана с Мальчиком и Дельфином. Меня еще не заметили, — я стоял возле Розового сада — и было непонятно, когда именно я прыгнул.
Я подождал, пока они минуют мои камеры, прыгнул прочь, ближе к парку у «Кенсингтон-стейшн». Надеялся, что они почувствуют.
Перейдя дорогу, вошел на станцию. Через пять минут подъехал поезд, идущий на запад, я сел в вагон, но вышел на следующей станции и оказался снова в Гайд-парке.
Я плелся обратно с будничным видом, высматривая в оба глаза парней в зеленых плащах, но их не увидел. Забрав камеры, прыгнул обратно, с того же самого места возле Розового сада.
Один из них был блондин с редеющими волосами и лысиной на затылке. У него почти отсутствовали брови, и он показался мне смутно знакомым, — возможно, именно он накинулся на меня в подземке.
Я много раз останавливал запись, пытаясь разглядеть их и зарисовать.
Его напарник был бритоголов, но с темной щетиной и густыми бровями, уже оплывающий, с парой подбородков. Любой из них мог быть в тот день на «Эмбенкмент стейшн», когда выстрелом зацепило двух женщин — тогда я не смог бы их рассмотреть. Оба они — «чувствительные». Когда я прыгнул, они закрутили головами. На пленке это четко просматривалось.
Должно быть, на редкость неблагодарная работа, когда твоя жертва может взять и упрыгать прочь из-под самого носа.
Я вспомнил обстоятельства нашего первого столкновения. Может, все не так уж сложно, когда твоя жертва — наивный ребенок? Может, им и не нужно охотиться за взрослыми джамперами. Вероятно, они только и делают, что убивают девятилетних. Или даже моложе.
Но это не облегчит им задачу.
Они не вызывали у меня ни капли сочувствия.
Я был сильно зол на лондонскую полицию и немножко на себя. Нужно было задержаться — на записи видно, что как только я прыгнул, оба парня ринулись обратно к машине и газанули за мной, в сторону «Кенсингтона». Их не только не остановили и не задержали, у них даже не проверили билеты.
Изображения я приколол на доску и подписал: «Лондонский блондин» и «Лондонский лысан», а на стикерах отметил, где я их видел.
Странно, но когда я закончил, мне удалось наскоро набросать Сэма в его обычной позе, — сидящим на краю дивана, слегка наклонившись вперед.
Хм.
Мне хотелось видеть Алехандру, очень хотелось, но я сам настоял на том, чтобы она исчезла и жила на свой страх и риск, а я ничего о ней не знал. Я не мог ее предать. Надеюсь, она обнаружила, что у нее достаточно денег, чтобы купить новый паспорт — вот каков был мой расчет.
Я предупреждал ее о том, что может случиться, если она станет использовать свой собственный — рассказал о моем приключении в Портсмуте. Она уверила меня, что поняла. И велела не волноваться.
Я поехал на поезде к Югу от Ренна, сначала в Байонну, затем в Эндайе, через Рио Бидасоа в испанской области Ондаррибиа. Пересек границу, через бинокль изучил другой берег реки и прыгнул на дорожку в отдаленную его часть.
«Добро пожаловать в Испанию».
Местные стерпят мое перемещение — считается, что обе стороны принадлежат баскам, но они-то наверняка не поставили бы свои подписи под приветствием «Добро пожаловать в Испанию». Я сел у оврага и принялся зарисовывать замок и крепостную стену. Когда это место во всех деталях запечатлелось в памяти, я отправился к железнодорожной станции и купил билет в Мадрид на следующий день.
С одной из аллей я прыгнул в Нору.
Я был измучен, но заснуть не мог. Все думал об Алехандре. Поворочавшись с боку на бок, поднялся, взял со стола новый альбом, включил свет и принялся ее рисовать.
Я нарисовал ее обнаженной, какой видел тогда в душе, в джунглях у Байа Чакакуаль. Рисовал часа два. Воспоминание оставалось более ярким, чем рисунок, но все-таки это было лучшее из того, что мне до сих пор удавалось.
