более импрессионистично, это был даже не просто набросок, она всего несколькими штрихами передала то, как торчали мои волосы на затылке и как завернулся подол плаща, прижатый к спинке скамейки. Красиво возвышался шпиль и стены монастырского дворика; пропорции были правильные, а тени и утренний свет на шпиле получились действительно хорошо.
Глядя на мой рисунок, она спросила:
— Сколько дней ты над этим работал?
— Все сегодняшнее утро. — Я посмотрел на нее. Мой рисунок больше походил на набросок, вышел более детальным, более фотографическим, но в нем не хватало души. — Я был здесь на рассвете.
Она показала на ступенчатые арки нижней башни и зубчатую стену, где черепица крыши граничила с камнем.
— Качество как у иллюстрации. Я не удивилась бы, найди я этот рисунок в архитектурном журнале или «Нью-Йоркере».
Мои уши — те две большие ручки от сахарницы — запылали.
— Да, но рисунок занял у меня два с половиной часа.
— На такие работы у некоторых уходят целые дни. Как тебя зовут? Хотелось бы иметь возможность похвастать однажды, что я с тобой знакома.
— Ах, ну да! Гриффин. Так меня зовут.
— Гриффин? — Она протянула руку, ладонью вверх, словно выманивая дикого зверя из пещеры.
— Гриффин О’Коннер. — Вот черт, проболтался. Ну ладно, вряд ли она сразу побежит выяснять про меня в Интерпол, не так ли?
Она вытянула руку еще дальше, и взяла мою.
— Оччприятна-а! ЭВЭ Кельсон, от Элейн Вера Кельсон, но если хочешь, чтобы я отзывалась, называй меня Эвэ, ладно? — Она крепко пожала мою руку, а потом бросила ее. — И где ты остановился? Мы — в «Оберж Сен-Пьер».
Она не вернула мне альбом и теперь держала его в вытянутой руке, сравнивая рисунок с настоящим шпилем.
— Я жил у кузена своего друга в Понторсоне, но сегодня уезжаю.
Все правда. Но ложь, если вдуматься.
— О, в самом деле? Я тоже. Мы были в Париже, потом пять дней в Лондоне. А ты?
— Я вернусь домой. Кстати, кто это «мы»? — Она посмотрела на меня непонимающе, и я продолжил: — Кто такие «мы», которые живут в «Оберж Сен-Пьер»?
— А, ну, Французский клуб. Центральная трентонская гимназия, Нью-Джерси. Восемь девочек, два мальчика, учитель и четыре сопровождающих родителя.
— Ага, понятно. И они знают, где ты?
Она искоса взглянула на меня.
— А что? Собрался меня похитить?
Я склонил голову набок, словно обдумывая услышанное, а потом с сожалением покачал ею.
— Мне надо собираться днем, да потом еще всякие дела в половине третьего. Не успею тебя никуда впихнуть между этими делами. Но всегда можно выпить кофе. Если, конечно, твои сопровождающие не будут возражать.
— Ну да, они знают, где я, — у монастыря, рисую. В одиннадцать я должна встретиться с ними для проверки. — Она посмотрела на часы. — Еще два часа. Если я не потеряюсь. — Она решительно встала. — Итак, кофе. Я знаю, где подают кофе со сливками и круассаны. Случайно выяснила, так что можем прогуляться, а то я уже засиделась!
Она в последний раз взглянула на мой рисунок, и мы вновь обменялись альбомами.
Эвэ ненавидела Нью-Джерси, ей пришлось переехать туда из северной части Нью-Йорка прошлым летом. Ее отец — инженер-химик, мать преподавала искусство в средней школе, такие профессии всегда ненадежны, так как финансирование искусствоведов урезается в первую очередь. Старший брат Эвэ, Патрик, учился на первом курсе Принстона, а еще у нее была собака неопределенной породы по кличке Козявка. Она хотела пойти учиться в художественную школу в Нью-Йорке, когда закончит гимназию, через два года. Нынешний бойфренд упрашивал ее не соглашаться на эту поездку просто потому, что хотел пойти с ней на вечеринку, а поскольку она все-таки уехала, они расстались.
— Хотя, если честно, он уже был на пути к статусу «экс» задолго до поездки. Например, он называл мои рисунки «комиксами» и еще хотел, чтобы я нарисовала его голым.
Все это я узнал за десять минут, еще до того, как мы приступили к нашему кофе. За кофе ей удалось вытянуть из меня, что я путешествую один, а мои родители умерли.
— Ой! — Ее рот открылся и закрылся, словно она пыталась и не смогла найти подходящие слова.
Я поднял руку.
— Ужасно по ним тоскую. Прошло шесть — ой, даже семь лет. Если не возражаешь, оставим эту тему. Лучше расскажи, что ты повидала в Париже. А еще лучше, — я постучал пальцем по ее альбому, — покажи.
Это сработало. Поскольку мой альбом был тем же самым, что я брал с собой в Париж, мы могли даже сравнить наши рисунки.
Я тронул изображение Сены, бегущей под Пон-Нёф, и сказал:
— Мне очень нравится, как ты передала реку вот здесь, возле Иль-де-ля-Сите. Она как живая — а моя больше напоминает асфальт.
— И как часто ты пишешь воду?
— Не очень, получается асфальт, как видишь.
— Практикуйся. Вот и вся хитрость. Пусть десять следующих эскизов будут изображать воду. Готова поспорить, ты наконец поймешь, в чем фишка. На мизинчик!
— На мизинчик? Это что такое?
— Мы должны пожать друг другу мизинцы, чтобы закрепить сделку.
— Какую еще сделку? А ты что готова сделать? Со своей стороны?
Она удивленно посмотрела на меня.
— О, да! Думаю, это честно. Но это ведь я говорю тебе, что делать, так что свое условие ты выдвигаешь сам.
Я немного подумал.
— Хорошо. Я сделаю десять рисунков воды, а ты позволишь мне нарисовать тебя в Лондоне. В воскресенье.
— Ты будешь в Лондоне?
— Могу попробовать.
— А как ты собрался меня рисовать? — спросила она, нахмурившись, и я понял, что она вспомнила своего бывшего парня.
— Полностью одетой, на людях, но придется пожертвовать пальто. Где-нибудь в парке, допустим.
— Мы остановимся в «Бест Вестерн Свис с коттедж», но я понятия не имею, где это.
— Видимо, рядом со станцией «Свисс коттедж». Это район в Кэмдене. Недалеко от «Риджентс-парк». Я зайду за тобой днем в воскресенье.
— Ла-а-адно. По-моему, у нас куплены билеты в театр, так что не откладывай на поздний вечер, — сказала она. Затем сняла одну из своих митенок и согнула мизинец крючком, обхватив им мой, крепко тряхнула и отпустила со словами: — Давай бум.
— Чего?
— Кулак сожми!
Я сделал, как она сказала, и она стукнула своим кулаком по моему, сказав:
— Бум.
— Ты больная!
Она утвердительно тряхнула головой:
— Ага.
