прочие работы должны быть оставлены ради этой54». При помощи барщины каторжников доставляли в острог, а нищих в приюты; точно также при помощи барщины на подводах перевозят военные принадлежности при перемещении войск. Эта повинность была крайне обременительной, ибо в те времена каждый полк следовал с большим обозом, и чтобы его перевозить, нужно было издалека собирать повозки и быков55. Такой род барщины, первоначально не имевший большого значения, становится одним из наиболее тягостных по мере роста численности войск. Я нахожу упоминание о государственных подрядчиках, настойчиво требовавших предоставления им барщинных работников для перевозки строевого леса к морским арсеналам. Эти работники, как правило, получали за свой труд плату, но она устанавливалась произвольно и была крайне низкой. Бремя повинности, столь несправедливо распределяемой, становится настолько тяжелым, что начинает беспокоить сборщиков тальи. «Расходы, требуемые с крестьян на восстановление дорог, — пишет один из них в 1751 г., — скоро лишат их возможности выплачивать талью»56.
Могли ли упрочиться все эти притеснения, если бы рядом с крестьянами были богатые и просвещенные люди, имевшие намерение и власть если не защитить, то по крайней мере ходатайствовать за крестьян перед общим властителем, в чьих руках уже была судьба как бедняка, так и богача?
Я прочел письмо крупного собственника, датированное 1774 г. и адресованное интенданту провинции, с просьбой проложить новую дорогу. По его словам, эта дорога должна была обеспечить процветание деревни, в пользу чего приводились определенные доводы. Затем автор письма переходит к открытию ярмарки, которая, по его утверждению, должна была удвоить цену на продовольствие. Сей добропорядочный гражданин прибавлял, что с помощью небольшой поддержки можно было бы открыть школу, способную готовить для короля предприимчивых подданных. До сих пор он не задумывался об улучшениях, которые, следовало произвести; соответствующие идеи пришли ему в голову лишь в последние два года, которые он провел в своем замке, получив королевский указ о заточении без суда и следствия. «Двухлетнее заточение в моих владениях, — говорит он со всем простодушием, — убедило меня в исключительной полезности всех этих вещей».
Но особенно в голодные годы было отчетливо заметно, что узы покровительства и зависимости, связывавшие некогда крупного земельного собственника и крестьянина, ослабели или порвались. В кризисные моменты центральная власть крайне опасалась собственной изолированности и слабости и посему хотела бы возродить разрушенные личностные влияния и политические объединения. Она взывает о помощи, но никто не отзывается. И она удивляется, обнаружив мертвыми тех, кого сама же и лишила жизни.
В таком отчаянном положении некоторые интенданты из беднейших провинций, как, например, Тюрго, издают незаконные распоряжения, обязывающие богатых землевладельцев кормить своих арендаторов вплоть до следующего урожая. Я обнаружил датированные 1770 г. письма сельских священников, предлагавших интенданту обложить налогом крупных землевладельцев их приходов как светских, так и из числа духовных лиц, по их словам, «обладающих обширными владениями, в которых они не проживают и огромные доходы от которых они проедают в иных местах».
Даже в обычное время села исполнены нищими. Как утверждает Летрон, городские бедняки еще получают помощь, тогда как в деревне зимой нищенство являет собой для иных безусловную необходимость.
Время от времени с этими несчастными обходятся крайне жестоко. В 1767 г. герцог де Шуазель вознамерился вдруг разом покончить с нищенством во Франции. Из переписки интендантов мы узнаем, с какой суровостью он принялся за дело. Дозорная команда получила приказ немедленно задержать всех нищих, что имелись в королевстве. Как утверждают, что схвачено более 5 тыс. человек. Дееспособных бродяг должны были отправить на галеры; что же до остальных, то для них было открыто более сорока приютов. Но было бы лучше, если бы для них распахнулись сердца богачей.
Правительство Старого порядка, бывшее, как я уже указывал, столь мягкосердечным и иногда столь робким, столь расположенным к формальностям, медлительности и осмотрительности, когда речь шла о высших классах, в то же время было достаточно жестоким и скорым, когда действовало против классов низших, в особенности против крестьянства. Из всего множества прошедших перед моими глазами документов я не нашел ни одного, где бы шла речь о задержании буржуа по приказу интенданта. Крестьяне же задерживались постоянно — по поводу барщины, ополчения, нищенства, нарушения полицейских правил и в тысяче других случаев. Для одних существовали независимые суды, судебная волокита, охранительная гласность; для других же — офицер дозорной команды, наскоро выносивший приговор, не подлежащий обжалованию.
«Громадное расстояние, отделяющее народ от прочих классов, — писал Неккер в 1785 г., — способствует отвлечению внимания от того, каким образом обращается власть с человеком, затерянным в толпе. Не будь французы наделены мягкостью и человечностью, свойственной вообще духу того времени, это обстоятельство было бы предметом вечного сожаления для тех, кто сочувствует тяготам рабства, от которого избавлен сам».
Но тяготы гнета проявлялись даже не столько в том зле, что причинялось этим несчастным, сколько в той пользе, какую они могли сами себе принести и каковой их лишали. Они были свободны и владели землей, но в то же время оставались почти такими же невежественными, а зачастую и еще более бедными, чем их предки-крепостные. Среди чудес искусства они жили просто и безыскусно, в блестящем мире просвещения оставались невежественными. Сохраняя ум и проницательность, свойственные всему крестьянскому племени, французские крестьяне так и не научились ими пользоваться. Они даже не смогли преуспеть в обработке земли, что, собственно, было их единственным занятием. «Перед моими глазами — земледелие Х века», — говорил один известный английский агроном. Французские крестьяне отличались только в военном ремесле; по крайней мере, здесь они естественно и необходимо соприкасались с другими классами.
Таким образом, крестьянин жил в бездне уединения и отчаяния, в своем мирке, непроницаемом для чуждых влияний. Я был удивлен и почти напуган, узнав, каким образом администрация получала сведения о населении кантона менее чем за 20 лет до беспрепятственной отмены католического культа и осквернения церквей. Приходские священники называли число явившихся во время Пасхи к святому причастию; к этому числу прибавляли предположительное количество малых детей и больных — общее число и принималось за количество населения, И тем не менее веяния времени уже проникали со всем сторон и в эти грубые умы — они доходили к ним окольными и потаенными путями и принимали в этих темных и тесных вместилищах самые причудливые формы, но со стороны не было заметно никаких перемен. Нравы крестьянина, его привычки и верования казались прежними; крестьянин был покорен, он был даже весел.
Не следует доверять веселости, которую выказывают французы перед лицом величайших бедствий. Она доказывает лишь то, что, уверовав в неизбежность своей несчастной судьбы, француз пытается отвлечься от нее и не думать о ней, а вовсе не то, что он бесчувственен. Укажите такому человеку выход из нищенского положения, от которого он, казалось бы так мало страдает, и он устремится к этому выходу с такою силою, что не заметит, как перешагнет через вас, если вам доведется оказаться на его пути.
С позиций дня нынешнего мы уже отчетливо различаем все эти факты, но современники и не видели. Люди, принадлежащие высшим классам, всегда с большим трудом доходят до ясного понимания того, что происходит в душе народа, особенно в душах крестьян, чье воспитание и образ жизни открывают в делах человеческих нечто такое, что присуще им одним и совершенно недоступно прочим классам. Когда у богача и бедняка почти нет общих интересов, общих дел и общих тягостей, завеса, разделяющая их мысли и чувства, становится непроницаемой. Такие люди могут всю жизнь прожить рядом, но так и не понять друг друга. Любопытно видеть странное благополучие, в каком жили все, занимавшие верхние и средние этажи общественного здания к началу Революции; забавно слышать их хитроумные рассуждения о добродетелях народа, его кротости, преданности, о его невинных удовольствиях. Ведь дело происходит накануне 1793 года! Зрелище смехотворное и ужасное!
Прежде чем продолжить, остановимся на мгновение: через все приведенные выше факты и фактики мы видим действие одного из величайших божественных законов, управляющих человеческим обществом.
Французское дворянство упорно пытается держаться в стороне от других классов. Дворяне в конце
