знакомую. В таком случае у меня есть шанс».
«Вас зовут Анна Деген, и вы еврейка», — громко сказал мужчина, изучавший мое удостоверение.
Я ничего не ответила, только пристально посмотрела на него. Потом покачала головой и совершенно спокойно сказала:
«Подобную глупость мне еще не приходилось слышать. Я как раз иду от врача и спешу на работу, а вы останавливаете меня и говорите совершеннейшую чушь. Отдайте мне мое удостоверение. Не знаю, имеете ли вообще право задавать мне вопросы. Вы не из криминальной полиции?»
Всем своим видом я выражала глубокое возмущение происходящим. Я еще несколько раз бросила взгляд на автомобиль. Наконец мне удалось рассмотреть лицо сидящего на заднем сиденье мужчины. И тут я вспомнила — да, я и в самом деле его знаю. Он был знаком с твоим дядей Давидом. Мы встречались с ним в Трептовпарке, в Яичном домике. Было жарко, и отец учил тебя плавать. Когда он столкнул тебя в воду, этот человек стоял поблизости и смеялся, глядя, как ты барахтаешься в воде. Я до сих пор помню его смех. Было это по меньшей мере за два года до ареста твоего отца. С тех пор мы с ним больше не виделись. Теперь он, думаю, нанялся в ищейки к нацистам.
«Государственная тайная полиция!» — ответил задержавший меня человек, сунув мне под нос свое удостоверение.
«Будьте благоразумны», — сказала я. — «Подумайте, в какое положение вы ставите себя, если вы арестуете меня и я из-за этого потеряю работу».
«Где вы работаете?» — спросил он.
«Я не могу вам сказать, где работаю — разглашение государственной тайны карается законом».
Он отвел глаза. Теперь мне оставалось одно — действовать уверенно и решительно. Ведь с минуты на минуту мог прибежать ты! Я увидела тебя еще издалека. Ты, слава Богу, отреагировал очень быстро. Он, наверное, увидел, как ты побежал в скверик, но не подумал, что имеешь какое-то отношение ко мне.
Я опять заговорила с ним.
«Видите ли, можно, конечно, пойти ко мне домой — там я могла бы предъявить вам свое удостоверение личности. Но тогда мы потеряем много времени, а этого я себе никак не могу позволить. Недалеко отсюда, на Уландштрассе, находится полицейский участок и отдел прописки. Отвезите меня туда, там мою личность удостоверят, и я поспешу на работу. А если после этого вы все-таки захотите арестовать меня — что ж, это ваша проблема!»
Он снова уставился на мое почтовое удостоверение, потом посмотрел на второго мужчину. Тот пожал плечами.
«Подожди тут, я сейчас», — сказал первый. Он направился к машине, и я увидела, как он спросил что-то у сидящего на заднем сиденье человека. Человек еще раз украдкой посмотрел в мою сторону. Задержавший меня гестаповец показал ему мое почтовое удостоверение. Человек в машине посмотрел на удостоверение и отвернулся.
Гестаповец быстро вернулся назад и протянул мне удостоверение.
«Вы должны оформить новое удостоверение», — сказал он. Без видимой причины он снова сунул мне под нос свой документ. И держал его довольно долго. Наконец он спрятал свое удостоверение в карман, и оба гестаповца пошли к машине.
Я увидела, как они сели в машину. Машина медленно тронулась с места. Я побежала к машине, как будто хотела еще что-то спросить у них. Они посмотрели в мою сторону, но не остановили машину, а поехали дальше.
«Теперь не допустить никакой ошибки, не выдать себя», — думала я в эту минуту. Я надеялась, что ты не выскочишь сразу из своего укрытия и не побежишь ко мне.
Потом я вернулась на Уландштрассе. Мне хотелось убедиться, что они не преследуют меня. Я знала, что гестаповцы иногда выслеживают, где прячется их жертва, и тогда могут схватить и остальных. А если бы они узнали, что у меня есть сын и что нас укрывает у себя Людмила?
Но потом я подумала — если бы они захотели это сделать, то наверняка действовали иначе. Они только подозревали меня. Наверное, тот тип на заднем сиденье случайно узнал меня, когда машина проезжала мимо, но мне гестаповцы поверили больше, чем ему. Непонятно только, почему гестаповец так долго держал у меня перед носом свое удостоверение.
«Может быть, он хотел назначить тебе свидание», — ухмыльнулся я.
Она легонько стукнула меня по голове.
«Сейчас ты ляжешь спать, а завтра мы подумаем о том, как поскорее уйти отсюда. Но прежде всего — куда уйти».
На следующее утро мать о чем-то долго разговаривала с Людмилой. Меня позвали позже. Мать поделилась с нами своими подозрениями и пообещала Людмиле как можно быстрее исчезнуть из ее квартиры. Она успокоила Дмитриеву — вчера за нами никто не следил, мы хотели убедиться в этом и потому вернулись домой так поздно.
Людмила выслушала мать с поразительным спокойствием. И согласилась — да, будет лучше, если мы на какое-то время отсюда исчезнем.
В следующие дни мы не выходили из дома. Лона, как обычно, ненадолго заглянула к нам. Узнав, в какой ситуации мы оказались, она тут же связалась с Карлом Хотце. После этого оба как сквозь землю провалились — мы больше ничего о них не слышали.
Людмила становилась все немногословнее. Мы, по мере возможности, старались избегать ее и отсиживались в своих комнатах.
Наши продукты подошли к концу. Людмиле, похоже, кроме сигарет ничего не было нужно. Целыми днями она дымила, как паровоз. О нас она заботилась все меньше и меньше. У матери было подозрение, что она запретила Лоне приходить к нам.
Чтобы заглушить чувство голода, мы с матерью пили воду. Особенно хотелось есть по вечерам. Но за водой нужно было идти на кухню, где сидела дымящая сигаретой Людмила. Когда мы появлялись на кухне, она молча мерила нас своим неподвижным, застывшим взглядом. Заглушив водой вечерний голод, мы по нескольку раз за ночь бегали в туалет, боязливо прокрадываясь мимо людмилиной комнаты. Нам было страшно. Она могла выставить нас из квартиры в любой момент.
Однажды утром мать куда-то ушла. Я тихонько постучал в дверь ее комнаты. Мать не отозвалась. Я осторожно приоткрыл дверь. Комната была пуста. Да и в квартире тоже никого не было. Я заглянул на кухню. На столе — ничего, кроме двух пакетов с мукой. Мне пришлось утолять голод водой, после чего я вернулся к себе в комнату и снова лег в постель. Сквозь сон я услышал, как дверь комнаты отворилась. Я открыл глаза и увидел мать с тарелкой мучной похлебки в руках. Медленно поднявшись с постели, я спросил, где она была. Вместо ответа она протянула мне тарелку с похлебкой и сказала:
«Завтра мы уйдем отсюда. Уже давно пора».
Потом она снова ушла. Я подумал, что смогу, наверное, спать до следующего дня, и отставил тарелку в сторону.
Ночью я проснулся от страшного шума. У меня было ощущение, что мою кровать кто-то двигал в разные стороны. Мать сидела на полу, пригнув голову к коленям, и стонала. В комнате было так светло, что я, спрыгнув с кровати, хотел выключить свет. Мать потянула меня к себе.
«Дмитриева спустилась в подвал. Пойди на кухню. Сегодня днем заходила Лона. У нас снова есть продукты».
«Ну что, завтра смываемся отсюда?» — спросил я.
Она хотела ответить, но снаружи опять что-то грохнуло со страшной силой. Мне даже показалось, что дом покачнулся. Мать снова пригнула голову к коленям.
«А тебе тоже принести что-нибудь?» — нарочито небрежно спросил я, изобразив, как мне казалось, всем своим видом полное отсутствие страха.
Она покачала головой, потом что-то пробормотала. Я разобрал только слова «масло в горшочке, сыр, черный хлеб».
Войдя в кухню, я тут же схватил нож, уселся на пол и с жадностью принялся за еду. На кухне царил успокаивающий полумрак.
На какое-то время грохот разрывов и гудение бомбардировщиков стали немного тише, отдалились, потом все снова приблизилось. Я попытался угадать, какой район бомбят. Опять загрохотало где-то рядом и
