Преданная сестра и беспощадная мать,
Так в пылавший костер я бросал неповинные книги,
То ли с обиды на Муз, втянувших меня в преступленье,
То ль оставлять не желал, не обтесав их, стихи.
Все ж, поскольку они избежали уничтоженья,
В списке — и не в одном — ходят, конечно, у вас, —
Праздный заняв досуг, и вспоминают меня…»
Только едва ли прочтут терпеливо их, если не знают,
Что не придал поэт должной отделки стиху.
Молотом кое-как отковать успел я изделье,
Баловень славы, теперь не славы прошу — снисхожденья:
Лишь бы читатель меня, не заскучав, дочитал!
Шесть стихов посылаю тебе — под заглавием книги
Следует их поместить, если достойным сочтешь:
Можно ль хотя бы для них в Городе место сыскать?
Тем благосклонней прими, что не сам их издал стихотворец
Их спасли из огня при погребенье отца.
Было б возможно, поверь, я сам удалил бы изъяны,
Жизнь пожелаю тебе пройти до меты без горя,
Если эти стихи ты без досады прочтешь.
Пусть у гневных богов для себя я не вымолил милость,
Да не отвергнут они эту мольбу о тебе.
Если же небо твое хмурится, ты одинок.
Видишь — стаей летят на светлую крышу голубки?
Башни угрюмый свод птиц не приманит никак.
К житнице, где ни зерна, муравьи не ползут вереницей,
Как неразлучно тень провожает идущих под солнцем,
А лишь сокрылись лучи в тучах, и спутницы нет, —
Так ненадежная чернь следит за лучами Фортуны:
Чуть набегут облака, сразу отхлынет толпа.
Правду печальных слов сам я на деле узнал.
До прогремевшей грозы стекалась толпа, не скудея,
В мой хоть известный, а все ж чуждый тщеславия дом.
А пошатнуло его под ударом — и все, убоявшись,
Не удивительно мне, когда молний иные страшатся,
Видя, как в их огне всё полыхает окрест:
Но когда друга друзья в превратностях не покидают, —
Это и в злейшем враге Цезарь умеет ценить.
Если сраженного друг любит, как прежде любил.
Вызнав, как Пилад арголидцу Оресту привержен,
Дружбой такой, говорят, сам восхитился Фоант.557
Верность, какая во всем единила Патрокла с Ахиллом,
Благочестивый Тесей сопутствовал дерзкому другу
В мир теней — и о нем бог преисподней скорбел.
И уж наверно, Турн, не с сухими глазами внимал ты,
Как Эвриалу хранил верность бесстрашную Нис.558
Горе! Эти мои внятны немногим слова.
Так у меня сложились дела, так судьба повернулась,
Что остается одно — слезы безудержно лить.
Все ж, как ни горько я удручен тяжелой невзгодой,
Их я провидел давно, поверь — едва твое судно
В плаванье ветер погнал, силы еще не набрав.
Если высокий нрав, если жизнь без пятна возвышают
Смертного, — значит, никто выше тебя не стоит;
Правым не ты ли всегда дело представить умел?
Я изначально еще предрек тебе, восхищенный:
«Сцены широкой, друг, ждут дарованья твои!»
Это не печень овец, не левые грома раскаты
Разумом я предузнал, уменьем судить о грядущем
Правду постиг без примет, предугадал и предрек.
Все оправдалось, и вот от души теперь поздравляю
Я и тебя и себя, что не сокрыл ты свой дар.
Тихо творил бы труды, не выставляя на свет!
В строгой науке своей обрел ты пользу, вития,
Мне наука моя легкая вред принесла.
Жизнь моя, впрочем, известна тебе: чему он в поэмах
Знаешь: давние это стихи, молодая забава;
Хоть и нельзя похвалить, все ж только шутка они!
Пусть весомого я ничего не представлю в защиту,
Думаю: старый грех можно бы нам и простить.
Вышел достойно ты в путь — дальше достойно иди!
Все до последней строки, что прочтешь ты в книжечке этой
Было написано мной в трудных тревогах пути.
Видела Адрия нас, когда средь открытого моря