— Вот, — появился с толстой книжкой в руках Павел Дмитриевич, — Посмотри, — обратился к неподвижной фигуре у окна.
Юля приблизилась к столу, куда Павел Дмитриевич положил раскрытую книгу, привычным движением провела ладонью по впадине у корешка, заглянула внутрь. На переднем плане цветной репродукции изображалась кровать под палантином, а на ней лежала обнаженная упитанная красавица. Она отвернула полог и украдкой впускала к себе на кровать солнечные лучи. Это сияние ласкало пышную розовую плоть, от чего на устах женщины застыла похотливая улыбка наслаждения. А в полутьме, за кругом света, маячила фигура пожилой служанки, подсматривающей за святым таинством с видом или двузначной злорадности или низкой зависти.
— И что ты этим хочешь сказать? — растерянно спросила Юля.
— Не я хочу, это Харменс ван Рейн Рембрант из семнадцатого века посылает нам свою мысль о единстве противоположностей.
Евгения Елисеевна затарахтела чашками, блюдцами и вазочками, прибирая их со стола: составила все горкой на подносе и подхватила, чтобы отнести в веранду. Там у нее была организована летняя кухня, а эта, где сейчас проходило чаепитие, после зимы консервировалась и превращалась в гостиную. Проходя мимо них, она тоже заглянула в раскрытую книгу, комментируя между тем фразу, сказанную мужем:
— Свет возникает из тьмы, а святое рождается из грязи.
— Где вы такое видите? — оторопело продолжала рассматривать книгу Юля.
— Сдается мне, Павел хочет сказать, что этот луч, — неосмотрительно зацепила ее боком родственница, — символизирует любовника.
— Пойми, внешность и имя мужчины не стоят внимания, поэтому он здесь безликий — просто животворный свет. Имеет значение лишь то, что эта женщина забеременеет и даст жизнь новому человеку, здоровому, красивому и спортивному, судя по Персею.
Юля испугано прижала ладонь к раскрытому рту, будто сдерживая притаившийся вскрик. Резво повела острым взглядом, перебегая глазами от сестры к ее мужу, и утвердительно кивнула головой, дескать, все поняла. Читались в этом кивке и понимание совета, и снисхождение за предложенное решение, и отвага решиться на него.
— Спасибо, — сказала тихо. — Поздно уже. Пойду я.
А, уходя от них, чуть задержалась на пороге, еще раз ощупала придирчивым взглядом хозяев, комнату, пол, будто стараясь сфотографировать увиденное, и с сожалением глубоко вздохнула.
— Уедем мы отсюда, — сказала Юля, как что-то окончательно решенное. — Прощевайте, дорогие мои. Если выйдет так, как ты, кум, советуешь, век за тебя буду молиться Богу.
3
Раиса Ивановна отложила чтение и изнеможенно закрыла глаза. Ее сердце неистово колотилось, лоб покрывал холодный липкий пот. Грудь поднималась так, будто легким не хватало кислорода, шедшего сюда из открытой форточки.
Никто, никто не мог знать ее правды! Вот оно, оказывается, как было. Низин отец... Опасный свидетель и спаситель. Все началось от него. Ее счастье, оказывается, построено на его советах. Однако ни он, ни она этого не знали. Поэтому какой он свидетель? Нет, не может он знать ее тайну.
Знает ли? Неужели и Низа не отзывается, так как о многом догадалась? Но какое ее дело? Она не имеет права судить.
«Но я первой прекратила общение, — припомнила Раиса Ивановна. — Да, у нее были основания обидеться на меня... Может, теперь и хотела бы со мной увидеться, но не знает, как я ее встречу. Надо было позвонить, когда она летом после своей болезни приезжала к родителям. А ведь и думала, но не хватило решительности». Раиса Ивановна размышляла о том, что раньше не приходило ей в голову. Казнила себя за все, что совершила в жизни против совести и морали, понимая, что настало время внутреннего суда, от которого не отмахнешься, так как он к каждому человеку приходит с возрастом. Со стороны посмотреть, так она — честная женщина, открытая, доброжелательная. Жила, трудилась, никому не мешала. А какую бездну теперь открыла! Носила в себе десятилетиями и не знала, что это — ад, не сомневалась в правильности своих поступков. Нет, она не сетует, что не открылась Виктору. Но... Или он узнал? Может, поэтому и погиб, может, это был не несчастный случай, а он покончил с собой? О, Боже!
От этого предположения Раиса Ивановна вскочила на ноги, и от внезапности порыва потеряла равновесие, если б не ухватилась за край шкафа, упала бы. Недолго постояла так, ожидая пока стихнет шум в ушах кружение перед глазами, и снова села. Сердце продолжало болеть, только характер боли стал другим: теперь у нее пекло под левой лопаткой и отдавало легким покалыванием в подмышку и дальше вниз, вплоть до кончиков пальцев растекалось терпкими волнами.
Разминая левую руку, поглаживая ее от ладони до локтя, Раиса Ивановна заставила себя успокоиться, отвлечься от тревог, навеянных сочинением Надежды Горик. Негодная девчонка, докопалась! Но ее внимание не переключалось на другое, муссируя в мозгах предположение, о чем еще Павел Дмитриевич успел рассказать ученикам. Эх, все равно оно уже легло под перо! Можешь, если очень хочешь, читать дальше, пожалуйста!
С боязнью взглянув на стопку тетрадей, она автоматически оттолкнулась от пола и откатила кресло подальше от стола. Вздохнув с облегчением, перевела взгляд на экран телевизора и... вдруг оцепенела вся, будто кровь застыла в сосудах. Через мгновение обмякла, бессильно застонала:
— За что... За что это на меня накатилось...
При этом она простерла вперед руки, обращаясь то ли к Богу, то ли к экрану, где ей мерещилось присутствие живых людей. А тем временем на экране высвечивался портрет известного актера. Он смотрел на Раису Ивановну с теплой улыбкой и не знал, что его фотография забрана теперь в траурную рамку.
— ...известный русский актер... ролью доктора Якобсона в многосерийном фильме, созданном... еще при его жизни вошел в сокровищницу мировых киношедевров, — глухо доносились до нее обрывки прочитанного диктором текста.
Раиса Ивановна ощутила на щеках слезы и, еще не понимая, что они вызваны ее проваливанием в бездну, попыталась громче включить звук, прислушиваясь к тревожной информации, но не успела. На экране мелькнуло несколько кадров из фильмов «Собака Оттонов», «Сладкая вишня», «Таурия» и пара детских снимков актера.
Вдруг страшная боль резанула ее пополам, застряла в спине, отдала в поясницу. Невероятным усилием она дотянулась до телефона и несколько раз ткнула пальцем на кнопки. «Как у Низы, — подумалось вдруг. — Но здесь же не город».
— Лена, — прохрипела, услышав голос подруги, бывшей одноклассницы, жившей неподалеку. — Мне плохо. Кажется, умираю, приди...
***
Раисины дочки убирались в родительской квартире: освобождали рабочий стол матери от лишних вещей, складывали на настенную полку бумаги, подбирали разбросанные тут и там карандаши, вешали в шкаф одежду. Ульяна, младшая из сестер, орудовала пылесосом. Она подхватила щеткой с пола какую-то тетрадь, затем покрутила в руке и небрежно бросила на стол.
— Надькино писание, — прокомментировала вслух. — «Знак от черных роз», очередной школьный шедевр. Куда девать этот хлам?
— Какой? — спросила Аксинья, продолжая возиться возле книжного шкафа, где снимала пыль с маминой шкатулки. Когда-то здесь лежали фотографии актеров и этикетки из спичечных коробков, что мама собирала в детстве, а потом отдала это сокровище им с сестрой, а в шкатулку положила всякие документы. В конце концов, мама никогда не разрешала дочерям трогать свои вещи, и девушка раньше даже не рассмотрела шкатулку как следует. Какая красивая вещь! Аксинья ковырнула ногтем изысканный крючочек, и тот легко отскочил в сторону. Но открыть крышку не удалось — крючок оказался декоративным. Похоже, шкатулка заперта на внутренний замок. А-а, рассмотрела Аксинья, вот и отверстие для ключа. И вот, и вот! Интересно, — с трех сторон крышка имела замки, а с четвертой крепилась к основанию металлическими дугами с петлями на сгибе. Похоже на ручную работу. Мама просила передать шкатулку Низе Павловне, непременно и безотлагательно, невзирая на исход ее болезни. Пускай пока стоит, созвонимся с этой Низой
