слушал меня, не перебивая.
— Мамаша Хемлок сможет купить себе хоть дюжину платьев! — истово поклялся он, когда я кончил. — Каких угодно, хоть расшитых золотом сверху донизу!
— А она сказала, что сама перед тобой в неоплатном долгу, — сообщил я. — Кстати, то же самое твердили и многие другие из тех, кто приносил к замку Ли фартинги, полупенни и пенсы. Вот уж не могу понять, чем такой безрассудный идиот мог приглянуться такому множеству людей?
Локсли сощурился, в его глазах блеснул прежний огонек.
— А я не могу понять, как Ричард Ли позволил вам тихо-мирно покинуть Аннеслей с такой кучей денег, после того как ты дал отставку его дочурке!
Робин отодвинулся, уворачиваясь от подзатыльника, который я попытался ему влепить, и сказал уже совсем другим тоном:
— Похоже, я многим задолжал за последние дни. Завтра первым делом наведаюсь в Руттерфорд, а потом — в Блис.
— Да куда спешить, мы же... Постой, а кого ты хочешь навестить в Блисе?
— Эдвина Рода.
— Хромого жестянщика?
— Да. Могу поклясться, он узнал меня во время состязания, этот тип всегда был не в меру остроглазым. Должно быть, гаденыш не рискнул подобраться к шерифу, пока я был рядом, но потом... Ничего, скоро он точно узнает, как много можно получить за донос!
— Думаешь, он того стоит?
— Стоит, — закрыв на том вопрос о жестянщике, Робин Гуд принялся быстро раздеваться. — А все- таки Катарина была права! — задумчиво пробормотал он. — Все мы, «волчьи головы», помрем звериной смертью. А если бы ты остался в Аннеслее, Джонни, ты смог бы добиться гораздо большего. Может, получил бы прощение короля, стал бы знаменитым рыцарем, просла...
— Не знаю, какой смертью мы помрем, надеюсь не узнать этого еще очень долго, — перебил я, — но что до «просла» — никакому рыцарю нас в этом не обойти.
— Хей, ты, часом, не бредишь? С чего ты взял?
— Я... я просто знаю это, и все. Поверь мне на слово.
— Как я могу верить на слово парню, который утверждает, что Земля круглая? — засмеялся Робин и, скинув с себя последнюю тряпку, прыгнул в ручей.
Встав по пояс в воде, он помотал мокрыми волосами и проорал:
— Если бы Земля была круглой, Джон, вода бы давно с нее стекла и на месте этого ручья было бы сухое русло! Это понимает даже такой безрассудный идиот, как я!
Глава сороковая
—Увы! Драгуном не был я,
Мне чужд солдатский строй:
Казарма вольная моя —
Сырой простор лесной...
Я песням у дроздов учусь
В передрассветный час,
В боярышник лисицей мчусь —
От вражьих скрыться глаз...
...Она поет:—
Брэнгельских рощ
Что может быть милей?
Там по ветвям стекает дождь,
Там прядает ручей!
О, счастье — прах,
И гибель — прах,
Но мой закон — любить...
И я хочу
В лесах, в лесах
Вдвоем с Эдвином жить!..
И СНОВА МЕСЯЦ МАЙ
— Госпожа, я всего лишь гадалка и знахарка, а не убийца! И я не сильна в приворотных чарах...
— Если ты ослушаешься моего приказа, тебя бросят в темницу донжона. Подумай хорошенько, прежде чем снова ответить «нет»!
— Чего вы хотите, госпожа?
— Я уже сказала, чего я хочу, — голос Катарины был очень спокойным, но под этим спокойствием бушевала ярость, в любой момент готовая вспыхнуть ярким огнем. — Ты должна уничтожить мерзкую тварь, окрутившую моего мужа, и вернуть мне любовь Джона!
Несколько мгновений Катарина Ли и Мадлен смотрели друг другу в глаза... А потом колдунья, в роду которой было пятнадцать поколений знахарей, гадалок, колдунов, опустилась на колени перед хозяйкой Аннеслея.
— Помилуйте, госпожа!
— Будешь просить о милости крыс в темнице, если не сделаешь, что я тебе велю. Пока отец в Лондоне, ты в моей власти, и я не стану цацкаться с тобой, как он! Клянусь, я заставлю тебя пожалеть о том дне, когда ты появилась в Аннеслее!
Мадлен уже горько о нем жалела.
— Я не могу убить бегинку, госпожа Катарина, клянусь, — съежившись, пробормотала она. — Но...я могу попробовать вернуть вам сэра Джона...
Прищуренные глаза Катарины стали похожи на два куска режущего синего льда; знахарка до крови прикусила губу, чтобы выдержать этот взгляд.
— Хорошо, так и быть, с бегинкой я разберусь сама, — наконец бросила Катарина. — Но мне не надо, чтобы ты попробовала вернуть Джона. Мне надо, чтобы ты это сделала. Даю тебе сроку до майского дня. Ступай, готовь свои зелья!
— Вставайте! — гаркнул я, барабаня жестяной кружкой по донышку котелка. — Подъе-е-ем!!!
Мне ответил нестройный хор ругательств, стонов и пожеланий провалиться в тартарары. Разбойники упорно не желали расставаться со сном, даром, что солнечные блики уже играли на их лицах, заставляя морщиться и закутываться по уши в плащи.
— Солнце встало! — не унимался я. — Птицы поют! В Руттерфорде уже открывают бочки с элем!
Мой последний возглас наконец-то пробудил одного из сонных красавцев — брат Тук приподнял голову, пробормотал: «In vino feritas»[65], — и снова захрапел.
— Тебе видней! — согласился я.
Вчера монах побился об заклад с Алланом, кто из них знает больше любовных песен. Со стороны менестреля было большой ошибкой заключать такое пари, и, конечно, его разбили в пух и прах. Аллан честно поставил победителю проигранный заклад — десятигалонный бочонок эля, а к нему мы прикупили
