— Я слишком хорошего мнения о вас, чтобы считать вас таковым. Вы чрезвычайно умны, чтобы вами управляли чувства.
— Спасибо, — тихо сказал он, его умные голубые глаза смотрели на Луизу со смущающей пристальностью. — А что управляет вами, Луиза?
— Я бы не хотела думать, что мной вообще что-то управляет.
— Я прекрасно это знаю, — слегка улыбнулся он. — И все же каждым из нас что-то управляет, какой- то идеал желаний, что-то, что двигает нас вперед, вплоть до разрушения. Попытайтесь сказать, что вас разрушает, Луиза? Или может, мне сказать вам?
Последнее Блейксли прошептал — шепотом боли, сказала бы она. Если бы у нее в душе были нотки той самой романтики. Но к счастью, у нее это напрочь отсутствовало. Жизнь не награждает романтиков, а она претендовала на свою награду. Всякий романтизм отодвигал ее. Цель была поставлена, и план достижения — ясен. Вот только бы Блейксли подвинулся и освободил дорогу, ведущую к Даттону.
Однако этот плен и уединение казались слишком хорошо просчитанными, чтобы быть случайностью. Не пылился ли Блейксли отгородить ее от Даттона? Ради чего? Нет, нелепая мысль. Блейксли ничего не добился бы этим.
— Мое разрушение? — спросила Луиза, пытаясь отойти от него, но ей мешала стена за спиной.
Казалось, Блейксли навис над ней. Это было очень неприятное ощущение, и она не собиралась больше терпеть.
— Не знаю, что с вами такое сегодня, лорд Генри. Ваше поведение в высшей степени неприемлемо и странно. Создается впечатление, будто вы не слишком доброжелательно относитесь к своему брату, раз так странно ведете себя с его гостями.
— Странно веду себя? Вы находите странным то, что я увожу вас, чтобы создать хоть какое-то уединение, насколько возможно в этой обстановке?
Что бы это могло значить? Блейксли все больше подрывал ее рассудительность и рациональность в этот момент. А ведь Луиза искала знакомства именно с ним, потому что он занимал такое хорошее положение в обществе, а главное, до сих пор сам позволял воспользоваться собой в благородной погоне за Даттоном. Сейчас его невозможно было понять. Он перескакивал с одного на другое и выражался двусмысленно и туманно. Этому могло быть только одно объяснение.
— Лорд Генри, мне кажется, вы навеселе.
Лорд Генри Блейксли засмеялся очень неприятным мехом. Вряд ли кто-нибудь мог счесть подобный смех основанным. Ясно, что Блейксли мог найти много поводов посмеяться над ней, но где же логика?
Похоже, вечер выдался особо мучительным и совершенно не таким, как она ожидала, когда так искусно укладывала локоны.
— Все в этом разговоре мне кажется странным, лорд Генри, — сказала она, недовольная тем, что ее буквально вжали в стену. — Я совершенно не привыкла быть припертой к стене и…
— И, — прервал он, склоняясь над ней абсолютно варварским образом, — вы совершенно не привыкли быть загнанной мужчиной в укромный уголок гостиной, так подходящий для самого искусного обольщения.
Обольщение?
— Я думаю, Луиза, пришло время все изменить. Я не тот, кто будет сопротивляться переменам, и мне не нужно выпивать, чтобы их совершить. Я не пьян, — сказал он тихо, но очень сурово.
Когда это Блейксли успел научиться быть суровым? Хотя и нельзя утверждать, что он когда-то был мягок.
— Мужчинам вовсе не нужно напиваться, чтобы считать ваше общество интересным. С чего вы это взяли?
Тысячи ответов сразу же пришли ей на ум, но странно, ни один не сошел с ее уст. Возможно, первый раз в жизни она была ошеломлена настолько, что не могла вымолвить ни слова.
Его лицо было близко, слишком близко. Она чувствовала эту близость, как огонь в холодном помещении, его волосы пламенно отливали золотом, его голубые глаза пронизывали насквозь. Это был не тот Блейксли, которого она знала. Это был не тот Блейксли, каким она хотела его знать. Это был самый что ни на есть мужчина, хотя ей было больно признаться самой себе в том, что она была неопытна в обращении с ними. Она не София Далби, и это — горькая правда.
— Вы проглотили язык, Луиза? — съязвил он. — Я не предполагал, что такое возможно.
И дар речи, естественно, снова к ней вернулся.
— Лучше бы вы были пьяны, лорд Генри. Это могло послужить хотя бы слабым оправданием такого самонадеянно неприличного обольщения. Я полагала, вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы понимать, что я совершенно не заинтересована в том, чтобы меня соблазняли. Вы ошиблись. Если вы не пьяны, то вам следует напиться при первой же возможности. Я бы так и сделала, только чтобы смыть это воспоминание настолько тщательно, насколько это возможно.
Хорошая речь. Даже прекрасная. Она была и умна, резка — сочетание, которое ей весьма нравилось. Очень жаль, что Блейксли не ответил соответствующим образом, что было бы в его духе. Только ухмыльнулся, скривив губы. Безумец.
— Как здорово, что вас не интересует ни респектабельность, ни соблазнение, леди Луиза. В таком случае предложение будет идеально для вас. У вас не будет проблем ни с приведением себя в порядок, ни с перечнем условий пари, — сказал он.
Она и не пыталась понять, о чем он говорит. Но ясно, вечер шел не по плану. Да и когда у нее все шло как надо?
— Мы опять о пари? Я думала, вы его выдумали, чтобы поговорить со мной наедине, — сказала она с сарказмом.
Едва ли их положение можно было назвать уединенным. Гостиная была почти заполнена, но Луиза была далеко от Даттона. Вряд ли это соответствовало ее нам.
— Наедине? Мы никогда не были по-настоящему ни, Луиза, — эхом откликнулся Блейксли на ее мысли, что очень раздражало, так как ее мысли принадлежали только ей и никому другому. — Если мы когда-нибудь останемся одни, поверьте, вы почувствуете разницу.
— Я верю, — пренебрежительно ответила Луиза. — Огромная разница, как вы говорите, но поскольку нам никогда не удастся проверить, едва ли это может быть предметом пари. Мы ведь говорили о пари, касающемся меня, не так ли?
Ее не очень заботило выражение его глаз, которое было скорее изучающим, чем приветливым. Не то чтобы она ожидала от него приветливости, но этот жадный взгляд встревожил ее настолько, что волоски на ее руках встали дыбом от подавленной тревоги.
Ей совершенно определенно нужна была какая-нибудь опора. Вечер становился с каждой минутой все более невыносимым. Блейксли, ее непременный союзник на каждом вечере, был тому причиной.
От мужчин одни неприятности.
— Да, так вот о пари, леди Луиза, — тихо сказал он.
В гостиной было шумно и суетно, и они были далеко не одни. Все же выражение его глаз, тембр его голоса захватили ее. Ничто до сих пор не производило на нее столь сильного впечатления. За исключением лорда Даттона, конечно.
— Но мне кажется, мы здесь не одни.
Он перевел взгляд с нее на комнату. Он снова отражал ее мысли, и это раздражало не меньше, чем в прошлый раз.
— Я полагаю, это очевидно, — буркнула она. — Мы можем продолжить?
Факт, что они были не одни и никогда не останутся наедине, становился все более и более раздражающим. Дьявол, ей стало интересно, как это — остаться с ним наедине.
Сложные чувства. Но она была уверена, что это пройдет.
— Разумеется, — не очень дружелюбно вымолвил он. — Сейчас я подробно объясню, хорошо? — Он не стал ждать ее согласия. В его духе. — Было заключено пари, касающееся вас и ваших жемчугов…
— Они ведь уже не мои, не так ли? — перебила Луиза. — Теперь они принадлежат лорду Даттону, разве нет? Обстоятельство, ставшее совершенно очевидным именно в этом доме меньше недели назад.
