миг Аполония увидела на другом конце коридора Теплову, которая сверкала глазами и возмущенно фыркала, глядя на эту, как она выразилась, фамильярность.
Дни летели за днями. Теперь Аполония училась в старшем выпускном классе и носила зеленое камлотовое платье. Лека перешла из младшего, «кофейного» класса в средний и ходила в голубом. В приемные дни приезжала Аделия, одна или с Антоном Ивановичем. Нарядная, оживленная, с большой корзинкой гостинцев, она вызывала всеобщую зависть институток. Ее счастливое замужество превратилось в местную институтскую легенду. Однажды она приехала одна и в большом волнении, схватив Аполонию за руку, произнесла:
– Все решилось! Я говорила с Антоном Ивановичем, и он согласился!
– Согласился на что? – удивилась Аполония.
– Как на что? Он согласен, чтобы после выпуска вы жили с нами под одной крышей, одной семьей до той поры, пока не выйдете замуж, или сколько захотите.
Аделия счастливо засмеялась. Сбывалась ее мечта жить всем вместе, как в детстве, но только теперь роль любящей и заботливой матери большого и дружного семейства достанется ей. Аполония нежно, с благодарностью обняла сестру. Но потом медленно, с расстановкой, произнесла:
– Это просто замечательно! Антон Иванович благородный и добрый человек. Хорошо, что Лека будет жить с тобой, ей это совершенно необходимо, ей меньше всего досталось домашнего тепла…
– Лека? Почему ты говоришь только о Леке?
– Видишь ли, в последнее время я много думала о своем будущем и поняла, что мое призвание – учить, быть с детьми, нести им знания и добро.
– Бог мой! – обомлела старшая. – Ты что же, намерена еще остаться в Институте?
– Да, ты правильно поняла. В педагогическом классе, пепиньеркой.
– А что потом? Станешь классной дамой или земской учительницей? Какой убогий удел! Ведь ты же не бедна, на твое имя в банке положены большие деньги. Зачем тебе эти казенные стены? Неужели ты так все это любишь? – недоумевала госпожа Липсиц.
– Да не стены она любит, а своего Андрея Викторовича! – брякнула Лека, до этого сидевшая молча.
Сестры обомлели.
– Иногда желательно держать язык за зубами и прежде подумать, чем говорить, – жестко сказала Аполония.
Итак, впервые вслух была произнесена ее страшная тайна, в которой она сама себе боялась признаться, а вот невоздержанная на язык младшая сестрица возьми да и брякни! Но надо отдать должное ее проницательности. Зная болтливость Леки, Аполония никогда не обсуждала с ней ничего важного.
– Боже ты мой! – схватилась за голову Аделия. – Этого нам еще не хватало!
– Не расстраивайся, Деля! Лека глупость сказала!
– Нет, вовсе не глупость! Это и дураку понятно, ведь ты сама не своя, когда видишь его, краснеешь и бледнеешь… – затрещала Лека.
– Замолчи! – зашипели на нее обе старших сестры. – Вокруг столько ушей!
– Прости, Деля, прости! – Аполония снова обняла сестру. – Ты хотела как можно лучше устроить нашу жизнь. Я решила немного по-иному. Давай посмотрим, как получится?
Аделия долго не могла смириться с идеей сестры посвятить себя педагогическому поприщу. Но Аполония настояла на своем. Ее желание было доведено до сведения начальницы, и та вызвала кандидатку к себе.
– Мадемуазель, я слышала, что вы желаете остаться в педагогическом классе и провести еще три года пепиньеркой в стенах Института?
– Да, мадам. Я желаю в дальнейшем посвятить себя делу воспитания и образования, как вы, мадам, или… – Аполония сделала над собой усилие, – или как мадемуазель Теплова.
– Похвальное стремление! Баллы у вас высокие, и в рапортах вы не отмечены. Не так ли, мадемуазель Теплова? – обратилась начальница к классной даме, которая присутствовала при разговоре. Та кивнула, но поджала губы, потому что обвинить Аполонию в существенных нарушениях она не могла по причине их полного отсутствия.
– Одно обстоятельство смущает меня, – продолжала начальница. – Вы не бедная девушка, у вас хорошее приданое. Ваши родственники, как мне известно, собирались взять вас в свой дом. Перед вами открываются более заманчивые, яркие для молодой особы перспективы. Нет ли в желании остаться в Институте некоего другого намерения?
– Мадам, – твердо выдержав взгляд начальницы, ответила Аполония. – Именно все то, что вы перечислили, и говорит об искренности моего желания. Не от безысходности я выбираю этот путь. – При этом девушка выразительно взглянула на ненавистную классную даму. Та вспыхнула и надулась, как жаба. – Это осознанный выбор! Я хочу делать что-то полезное, и делать это хорошо!
– Что ж, похвально! – Начальница откинулась в кресле с высокой спинкой. – Я думаю, что публичные экзамены вы сдадите без труда, так что считайте себя отныне пепиньеркой.
Наступил выпуск. Девушки, с которыми она прожила шесть лет, нарядные и веселые, разъезжались по домам. Аполония уже в сером платье пепиньерки брела по опустевшим на короткое время коридорам и думала: «Впереди опять ученье, книги. Но за все это есть награда – его добрые близорукие глаза будут совсем рядом».
Глава 11
Если Аделии выпала честь стать местной легендой, Аполонии – первой ученицей, то младшей сестре Леокадии Манкевич досталась сомнительная честь принадлежать к тому немногочисленному отряду учениц, которых называли «отчаянные». Проказы, непослушание, вызывающее поведение, а иногда совершенная грубость – вот что отличало «отчаянных» от прочих учениц. Тут Лека была в первых рядах. Став пепиньеркой и часто помогая классным дамам, Аполония с ужасом наблюдала выкрутасы младшей сестрицы. На ней были опробованы новые методы воспитания. Ничего не выходило. Ребенок был совершенно неуправляем.
– Но что же делать? – горестно вздыхала и разводила руками Аделия в приемные дни, когда ей в очередной раз говорили о безобразном поведении сестры. – Она самая маленькая, ей меньше всего досталось любви! Но ничего, я заберу ее к себе после выпуска!
Аполонии теперь приходилось быть начеку. Она побаивалась неугомонной и болтливой Леки. Вдруг снова выболтает ее секрет? Но Лека только на первый взгляд производила впечатление совершенно неразумного существа. На самом деле, как и старшие сестры, она неплохо училась. Но ее свободолюбивая натура бунтовала против жесткой дисциплины заведения, его казенного духа.
Чувства Аполонии к Андрею Викторовичу поначалу забавляли ее. Из озорства она поначалу дразнила сестру, но неожиданно встретила такой жесткий отпор, словно волной холода пахнуло на маленькую злючку. Она вдруг испугалась, что в этих холодных и бездушных стенах не останется для нее родной души, теплого уголка. Не к кому будет прибежать и поплакаться на судьбу, никто не пожалеет и не угостит припрятанной конфеткой. Сестры помирились и уговорились никогда не обсуждать запретную тему, если только Аполония сама не начнет разговор. Лека поклялась, что никогда, ни за что не выдаст тайны сестры. Кроме того, было очень даже приятно сидеть на уроке Хорошевского и знать о нем страшную тайну!
Андрей Викторович, по-видимому, не догадывался о тех глубоких переживаниях, которые он породил в душе юной девицы. Нет, конечно, он видел ее трепет, ее старание, слышал дрожь в ее голосе, но не придавал этому значения. Институтки часто влюбляются в учителей, институтского священника, членов Попечительского совета. Выбранный для обожания объект они просто осыпают знаками внимания. Иногда это бывает приятно, но некоторые девицы ведут себя глупо.
Так, однажды, когда он только заступил в должность, обожание вылилось на него в полном смысле этого слова. Ученицы облили духами его пальто. Несколько дней он был вынужден ходить в другой одежде, пока не выветрился немыслимый сладковатый запах. Поэтому Хорошевский не придавал значения пристальным взглядам, прерывистому дыханию, неожиданному румянцу, запинающейся речи и прочим признакам девической влюбленности.
С Аполонией ему было интересно общаться как с самой толковой и начитанной девушкой. Его искренне интересовали ее мысли и суждения. Рядом с ней он чувствовал себя спокойным и раскованным. Ему и в голову не могло прийти, что за их невинными беседами после уроков в коридорах, в саду Института, в классе
