Старуха смотрит на него, лицо у нее перекашивается:
— А-а-а!!! А-а-а!!!
Крик истошный, на весь дом. В нем смертельный испуг.
Постель Матери. В ее комнате и в постели чувствуется какая-то аскеза. Она спит, но лицо ее сосредоточено, словно лицо маски.
Крик… Мать просыпается мгновенно. Открывает глаза и одновременно встает. И одновременно, протянув руку, одевает домашний халат.
В ее действиях изначальная готовность к неожиданностям. И нет ни малейшей растерянности. Она изначально знает, что нужно делать в любой ситуации.
Мать решительно подходит к двери и открывает ее, уже делая шаг вперед.
Вплотную перед ней — зеркало. Во весь проем двери… Мать входит в себя зеркальную, корпусом, не протягивая, защищаясь, рук. Они соединяются вместе.
Звон, зеркало рассыпается, орошая пол осколками… Мать решительно переступает через них и идет по коридору, туда, где кричит Старуха.
Старуха уже приходит в себя, но по-прежнему лежит. Мать показывается из-за поворота, останавливается и мгновенно оценивает ситуацию.
— Дура, — шепчет она ровно, словно констатируя факт.
Поворачивается и уходит.
Дверь в комнату Алексея. Перед ней стоит Мать. Она вежливо так стучится к нему.
— Алеша, открой, пожалуйста.
Комната Алексея. Он по-прежнему сидит, прислонившись к стене.
От голоса Матери /а может, от Старухиного крика/ Зоя проснулась и уже курит.
— Алеша, прошу, открой мне, пожалуйста. /Мать./
— Она что, всегда такая вежливая? — спрашивает Зоя и говорит громко: — Вы понимаете, он некоторым образом занят.
— Алеша!.. Открой сейчас же.
— Зачем, мама?
— Я хочу поговорить с твоей девкой.
Зоя спокойно затягивается, словно не может делать два дела сразу, а потом уже отвечает:
— Хотите свечку подержать?.. Соскучились?
— Алеша, я предупреждала тебя. Чтобы ноги ее не было в моем доме.
— Ах, твой недотрога-кобелек… Что же ты спрятался мальчик? Твою даму обижают.
Зоя в своей стихии. Ей было утром не по себе с Алексеем. Она не знала, куда себя деть. Приход Матери — это выход для нее. И мы это понимаем.
— Алексей!.. Открой сейчас же!
— Я сама открою… Вот только докурю и одену портки… Язык твой поганый укорочу.
Мать начинает стучать в дверь сильней.
Алексей сидит, прижавшись к стене:
— Мама.
Зоя одевается, с сигаретой во рту.
Зоя, одетая, с сумкой через плечо, отпирает дверь. За дверью Мать… Зоя с силой обеими руками толкает ее в плечи. Та отлетает.
Алексей сидит все так же на постели. Он неподвижен, глаза сумасшедшие. Он — в коме. Этакой своеобразной… Мелко трясутся руки. Это даже не трясение — конвульсивное мелкое подергивание мышц, когда ими перестают управлять, вернее, управляют, но без всякого смысла.
Коридор. Вернее, что-то типа маленького холла, перед дверью Алексея. В холле Зоя и Мать. Мать от толчка упала — села на пол. Уже встает… В холл выходят два прохода. В одном, взявшись за руки, стоят дети. Они, как два ангелочка, в длинных ночных рубашках. На их лицах ничего, кроме жадного детского любопытства, некого азартного чувства… Готовности познавать мир во всех его проявлениях.
В другом проходе — Старуха… Она уже оклемалась. И стоит — в одной руке у нее веник, в другой — совок… Ни ее фигура, ни лицо ничего не выражают.
Мать поднимается, отряхивает платье сзади. Не обращая на Зою внимания… Та сначала настороженно, а потом с облегчением улыбается.
— Ну вот, дорогуша, мы и разобрались, — говорит Зоя. — Забирай своего придурка… Если хочешь.
Мать среди медленности своих движений, признавшей поражение женщины, вдруг резко, по-мужски профессионально, сильно бьет Зою в лицо. Это какой-то хук или еще что, хорошо поставленный удар. Это не толчок, поэтому Зоя остается на ногах, но оглушена. Мать бьет ее еще и еще… Потом бьет ее в живот — Зоя падает.
Все это молча.
Зоя лежит… Мать начинает бить ее ногами, обутыми в тапочки. Один тапочек слетает с ноги и, высоко подпрыгнув, шлепается на пол.
— Здорово! — соглашается Паша.
— Маме здорово достанется, — говорит Алина. Не отрывая взгляда от сцены. Она лишь констатирует факт. Ни жестокости, ни жалости и в помине в ней нет.
Мать бьет Зою ногами. Пятками… Удары не сильные, но в них остервенение, сродни женской истерике.
Алексей на постели. Он по-прежнему сидит в той же позе, и не видит, что происходит в коридоре. По-прежнему — кома… Но это странная кома. Все происходящее в холле как бы впитывается в него. Он — как антенна, до последней капли принимает в себя все, что происходит там…
Лицо Алексея.
Какие-то хриплые чмокающие нечеловеческие звуки, и не то писки, не то стоны в стороне, — звуки борьбы.
Что-то появляется в Алексее. Кроме комы. Что-то внутри появляется, какой-то нарыв, содрогание. Одновременно с внешним спокойствием. И если только что он устремлялся в себя, то теперь наоборот, что- то в нем просится наружу, это мука, похожая на роды. По крайней мере, так же больно.
Какие-то рвотные движения. Их начало, — изнутри накатывает, накатывает. Он борется с ними, — еще весь в себе. Он поглощен этой борьбой с самим собой… И неизвестно, кто победил… Но что-то решилось.
Капелька крови появляется в уголке губы. Еще одна, еще — они возникают, красные, объемные — как результат, как итог свершившейся борьбы. Их становится больше, — и вот уже две тоненьких струйки стекают по подбородку… Но это не смерть.
Мать уже не бьет Зою. Та стоит на коленях и покачивает головой, приходя в себя.
Старуха привычно начинает подметать… Мать говорит детям:
— Марш одеваться, умываться и завтракать… Через час занятия… Ну, что стоите?
Дети по-прежнему стоят, взявшись за руки.
— Вы плохо слышали?.. Я вкладываю в вас душу, леплю из вас людей. Надеюсь, вы сделаете мне подарок. Какая-то благодарность от вас будет?
— Я сделаю вам подарок, — говорит Алина, — Принесу вам завтра полный стакан крови.
