Сыктывкара в Оренбург инкогнито? Или хотя бы доведённым до написания сонетов Василием Караваевым? Смешно. И Ковригин остался вблизи буфетчика, сообщившего ему школьно-подушечный рецепт коньяка. И опять вспомнил пожарника Вылегжанина. Тот ведь патриотом театра описывал «Маринкины башни» здешних буфетов. И действительно, при высоких потолках бывшего Дворца Культуры все буфеты и бары были здесь накрыты башнями с шатрами. На коломенскую «Маринкину» башню они никак не походили. Ясно, что для их устройства пошло дерево. Это логично. Но дело было не в материале. Ездить в Коломну дизайнер, видимо, не посчитал нужным. Зачем ездить, если и в Синежтуре есть две собственные башни. Их элементы и помогли дизайнеру украсить места антрактовых удовольствий горожан. И верещагинские куранты не были при этом забыты.
– Как называется ваша башня? – спросил Ковригин.
– Маринкина, – сказал буфетчик. – Знаменитая Маринкина…
«Интересно, каким выйдет сверкание меди?» – задумался Ковригин.
– А вы программу почитайте, – посоветовал буфетчик. – Там описано…
«Действительно, я же про программку-то забыл при коньяке-то!» – сообразил Ковригин. И достал программу из кармана пиджака.
– А-а-а, у вас меленькая… – оценил буфетчик.
– А что, есть и большая? – обеспокоился Ковригин.
– Есть и большая…
«Купим и большую… А пока рассмотрим меленькую…» Ковригин заказал пятьдесят коньку и три шарика мороженого. Сел спиной к прогулочной тропе зрителей балкона, да и к самой буфетной стойке – у стойки возникли японцы, возможно, из тех, что гуляли нынче вблизи пруда и Плотины. Имелись в программке и Хмелёва, и Ярославцева. Возле их фамилий клевали бумагу карандашные галочки. Первый состав. Хмелёва играла нынче Марину, Ярославцева – её спутницу в российских приключениях Варвару Казановскую. Фамилию Древесновой Ковригин не отыскал. Персонажи, столбиком перечисленные в программке, Ковригину были знакомы. Многие из них вполне могли присутствовать в его, забытой автором, пьесе. Но некоторые исторические фамилии ради вольностей сочинителя Ковригин заменил или придумал вместе с текстами для них (об этом помнил всё же!), и присутствие их в программке подтверждало то, что синежтурский театр работал именно с его пьесой. Или – сотворял спектакль «Маринкина башня», как и утверждалось на афишных столбах, именно по пьесе А. А. Ковригина. Теперь Ковригину захотелось подойти к портретной галерее, рассмотреть повнимательнее лица Хмелёвой и Ярославцевой и пофантазировать о их натурах и способностях. Но его походу помешала дама пенсионных лет в фиолетово-бежевой униформе служителей театра. Она уже побеседовала с людьми в буфете и теперь направилась к Ковригину.
– Добрый вечер, молодой человек, – сказала дама. – Извините за вторжение в тишину вашей души…
– Тогда уж и в тишину моего разума, – сказал Ковригин.
– Ах, да, да! Души и разума… Да, да! – согласилась дама. – Вы ставки делать будете?
– На Хмелёву или на Ярославцеву, что ли? – спросил Ковригин на всякий случай.
Дама поглядела на него с неким удивлением. Или даже, Ковригину показалось, с испугом.
– Конечно буду! – выпалил Ковригин. Будто в опасении, что в ставках ему сейчас откажут. – Или на Хмелёву! Или на Ярославцеву!
– А почему только на этих двоих? – спросила дама. – В списке есть и другие. Вы смотрели наш спектакль?
– Нет.
– Вы приезжий? – опять чуть ли не испуг в глазах дамы.
– Я проезжий. Из Сыктывкара в Аягуз… – начал было Ковригин, но осадил себя. И так уже с тишиной своего разума принялся выламываться перед женщиной, занятой делом. А ведь был уже готов пошутить по поводу чистильщика Эсмеральдыча и его подсказок. И всё же спросил по инерции или от упрямства: – А что, приезжие или проезжие не имеют права на ваши ставки?
– Отчего же? – сказала дама. – Имеют. Каждый имеет.
– И японцы?
– И японцы.
– Так что мне следует делать? – спросил Ковригин.
– Получить от меня жетон для участия, – сказала дама. – А после спектакля опустить его. Куда и где, сведущие люди подскажут.
– И? – спросил Ковригин.
– Пятьсот рублей, – сказала дама. – За жетон. Далее мои функции исчерпываются.
«Допустимо, – решил Ковригин. – Даже более чем допустимо. Выколочу из Петра Дмитриевича Дувакина. Если, конечно, не забуду про эти пятьсот рублей, про эти ставки дурацкие, про Хмелёву с Ярославцевой. Но, скорее всего, забуду…»
Даму с исчерпанными функциями Ковригин ни о чём более расспрашивать не стал. В положенное время сведущие люди обнаружатся сами, объяснят, что и зачем, и направят, куда совать жетон. Вручил даме пятьсот рублей, получил от неё металлический кружок с цифрами, похожий на гардеробный номерок, и расписался в платёжной ведомости. Ход этой стремительной комиссии вызвал у Ковригина сомнения, тут же обросшие колючками. Но он о них промолчал. Ну, расстанется с пятьюстами рублями, ну и всё, ну и ладно…
И всё же дама посчитала нужным дать кое-какие советы. Сохранить контрамарку или билет. «Кстати, он у вас есть?» Ковригин протянул даме билет. Место в «уголочке» явно вызвало удивление дамы. А может, и какие-то более сложные чувства. Или даже подозрения. Помолчав, дама в униформе добавила вот что. Хорошо бы после спектакля вместе с жетоном участник смог предъявить паспорт. Или хотя бы сообщить его данные. И ещё. Деликатность дамы, а возможно, и её уважение к правам человека, вызвали паузу. И ещё, наконец произнесла дама смиренно, как бы с чувством вины перед Ковригиным, не по грубой фискальной необходимости, а исключительно следуя традиции ставок, участнику их будет предложено оставить отпечатки пальцев…
– Уже оставил! – радостно заявил Ковригин. – На трёх коньячных рюмках. Могу и на всех Маринкиных башнях. А генетических экспертиз не будет? А то – пожалуйста! Вдруг я окажусь потомком Марины Мнишек!
– Благодарю за внимание. Желаю успеха, – произнесла дама серьёзно, но и как бы с укором в глазах озорнику, или пальцем попеняв обормоту, встала и удалилась.
Ковригину бы отправиться к портретам Хмелёвой и Ярославцевой, да и попытаться углядеть в их лицах знаки случая. А может, и знаки судьбы. Но возле его столика возник Мамин-Сибиряк.
– Можно присесть к вам? – спросил Мамин-Сибиряк.
– Конечно, – сказал Ковригин.
Мамин-Сибиряк с коньячно-бутербродным набором на блюде присел. Спросил:
– Вы меня узнаёте?
– Естественно, – сказал Ковригин. – Прекрасное застолье и общение под стук колес… Вас…
– Николаем Макаровичем меня величают, – предупредил вопрос Ковригина подсевший. – Фамилия – Белозёров. «Мамин-Сибиряк» – в обиходе некоторых моих знакомых. Шутка с долгой историей, не буду сейчас рассказывать… А вы, я слышал, Василий Караваев из журнала «Под руку с Клио»… Занимательный журнал. Многие читают…
– Да, я из журнала «Под руку с Клио», – сказал Ковригин. – А Вася, или даже Васенька, Караваев – это, как вы выразились, в обиходе некоторых моих знакомых. Точнее сказать – одной моей знакомой…
– Приятно, приятно… Для кого-то вы Васенька… Для одной знакомой… А может, и не для одной… Тут никакой странности нет… Этакий молодец!.. И приятно… – заулыбался Белозёров. Но Ковригин почувствовал, что его слова местного жителя, видимо, не из последних, насторожили. – Вы в «Малахите» остановились?
– В нём. В «Слоистом», – сказал Ковригин. – На третьем этаже. В номере триста семнадцатом…
– Знаем, знаем этот номер, – всё ещё улыбался Белозёров.
А Ковригин пожалел о том, что без всякой нужды назвал номер своего малахитового пристанища. Белозёров будто бы намеренно поднялся на балконный этаж и вынудил его открыть место явочной
