23
Мстислав Фёдорович Острецов в черном фраке и при вишнёвой бабочке приветствовал представляемых ему гостей на площадке между первым и вторым маршем мраморной лестницы. Владетельная дама, обязательная по протоколам приёмов у королей, президентов и премьер-министров, рядом с ним отсутствовала, из чего можно было сделать вывод, что Острецов холост или хотя бы что жена его находится в решительном отдалении от него. Из глубинных шёпотов до Ковригина донеслась версия, и прежде им слышанная. Будто бы Острецов не меценат, не спонсор и не частный владетель. А подставное лицо. Подставляет же его никому неведомый, с оговорками сказать – чудак, или просто богатенький дяденька, не желающий предъявлять себя публике, то ли по причине дряхлости и уродства, то ли из-за мрачностей его первоначального капитала, но способный удивлять Аленькими цветами. Некоторые из гостей, похоже, и надеялись сегодня на приятные для них удивления.
А гостей было приглашено немало. Человек сорок. Ну, пятьдесят. Не доставили в Журино на дружескую беседу Голову Среднего Синежтура и его ближайших сподвижников, шумевших на фуршете. Из московских гостей отчего-то из списка был вычеркнут мыльный режиссёр Шестовский, а поговаривали, что он близок к самому министру. Не увидел Ковригин в экскурсиях по замку, а потом и в застолье рыцарского зала и многих людей театра имени Верещагина, в частности исполнителей ролей Самозванца и посла-жениха Власьева, а с ними Ковригин желал поговорить. Не порхал в исторических помещениях пшеничнокудрый маэстро Блинов. Сам ли он унизил своим неприбытием недостойных общения с ним людей или его не позвали, Ковригин выяснять не стал. Он даже пожалел шалопая. Зато дебютантка тут резвилась, а при звуках менуэта или гавота исполняла пластические этюды. Ну что же, хозяин (Острецов ли или некто неведомый) – барин. Кого пожелал у себя увидеть, того и увидел. Впрочем, эти соображения явились к Ковригину позже.
А пока он потихоньку в очереди представляемых поднимался по ступенькам лестницы и рассматривал Острецова.
Это был спокойный господин лет сорока, палеворусый (наверное, в роду случались и рыжие), однако с тёмными усами и бородкой. С серо-зелёными глазами, со спадавшими на лоб локонами, явно природными, а не от домашнего цирюльника, ростом с Ковригина, но из-за длинной шеи и из-за покатых плеч не просто высокий, а именно – Длинный (в школе дразнили Дон Кихотом, это было вызнано Ковригиным позже) и, видимо, оттого сутулившийся. Каждого из прибывших в замок он вынужден был одаривать приветственными словами, кого – вежливодипломатичными, кого – украшенными улыбками приязни. Как показалось Ковригину, улыбки эти были застенчиво-усталыми. Однако после целований двух протянутых ладонями вниз царственных рук Натали Свиридовой господин Острецов оживился всерьёз, с блеском в глазах и долго произносил заслуженные Звездой комплименты. Ковригину, будто склочнику на кухне коммунальной квартиры, сразу же захотелось увидеть, как Острецов будет приветствовать участниц «Маринкиной башни» – Хмелёву, Ярославцеву и дебютантку Древеснову. Увы, девушки поднимались по ступеням где-то сзади, и ощутить степень хозяйского расположения к каждой из них, не было Ковригину дано.
С Ковригиным господин Острецов был уважительно учтив. Выразил восхищение текстом пьесы и эссеистскими работами гостя. Оказывается, он был любителем исторических наук и подписчиком журнала «Под руку с Клио». И с нетерпением ожидал объявленное сочинение любимого автора о Рубенсе.
– Объявленное? – удивился Ковригин.
– Да, да! – в свою очередь удивился Острецов. – Разве вы не видели анонс в последнем номере журнала?
– Как-то пропустил… – пробормотал Ковригин.
Острецов ещё раз поблагодарил Ковригина за участие первейшим человеком в культурном празднике города. И добавил:
– А у меня к вам особый интерес.
– Слушаю вас, – сказал Ковригин.
– У вас, мне доложили, отец в войну два года провёл в Журинском замке…
– Было такое, – согласился Ковригин. – Многое рассказывал мне о Журине. Легенды всякие. И записи оставил.
– Вот-вот! – наконец-то возбудился в Острецове живой и искренний человек. – Если сочтёте возможным… Если уделите мне внимание… На десять минут… На большее мне не позволят и мои хозяйские обязанности…
– С превеликим удовольствием! – сказал Ковригин. – Меня и самого занимает история Журина.
– Вот и прекрасно! Возницын, архитектор, проведёт сейчас экскурсию по замку и усадьбе для желающих. Если хотите, погуляйте с ними… И пожелаю вам приятных минут в нынешнем развлечении…
Долгий разговор Острецова с Ковригиным, похоже, вызывал уже раздражение у стоявших сзади. Однако не роптали. Хозяин истинно барин. И приезжий из Москвы сегодня заслуживал почтения.
«Вежливый-то он вежливый, – думал Ковригин, направляясь под присмотром одного из распорядителей приёма во внутренние пространства замка, – а глаза у него внимательные, цепкие, что называется, меня буравили, будто нефть искали на Обской низменности, то есть суть мою и цели мои пытались разгадать. Похоже, я вызываю у него чуть ли не подозрение. Или хотя бы обеспокоенность…»
А вдруг он и впрямь не хозяин здесь, а служит чудовищу с аленькими цветочками, какому-нибудь тритонолягушу Костику, так называемому?
Желающих путешествовать с архитектором Возницыным оказалось немного. С Ковригиным – шестеро. Остальные сразу же отправились на экскурсию к столам и винным фонтанам. Да и сам Возницын, видимо, не был расположен болтаться по надоевшим ему местам гидом ротозеев. Он и Ковригина причислил к дармоедам, привлеченным в Журино ароматами лакомых блюд и надеждами на бизнес-выгоды в застольных разговорах. В лучшем случае – к пустым снобам, образованность свою пожелавшим утяжелить. Разъяснения свои он пробалтывал невнятно. Ковригин расхотел его о чём-либо расспрашивать. Но увидел то, что хотел увидеть.
Речной двор, как назвал его Возницын, также был подсвечен и иллюминирован. От дворца к Большой реке спускались две лестницы белого камня, без воронцовских, правда, львов, а между ними располагались три каскадных бассейна с фонтанами и гротами по углам. Про бассейны эти Ковригин знал от отца. Как и предполагал Ковригин, южный фасад никак не напоминал о замках Луары и о франкоманстве графа Турищева. Это было загородное жилище русского барина, поздний классицизм, протяженный балкон от ризалита к ризалиту, как в известном доме князя Гагарина на Тверской, балкон же упокаивался на длинном ряду ионических колон. А вот дворовые флигели, восточный и западный, каждый буквой «Г», имели аркады, а вымощенная белым камнем площадь с фонтаном меж ними вызывала мысли о южно-европейских патио.
– Эклектика, ненавистная эклектика! – ворчливо, чуть ли не брезгливо бормотал, обращаясь при этом, скорее всего, к самому себе, восстановитель чужих безвкусиц. – Двуличие, и не двуличие даже, а пятиличие или семиличие, а что творилось в интерьерах, уму непостижимо, заигрался вельможа, поначалу карбонарий, замучил архитекторов, и крепостных, и завезённых…
Ковригин хотел было спросить Возницына, а что его-то заставляет мучиться и возрождать чужие безвкусицы, но не спросил. Предполагал, что возбудит ещё в одном творце необходимость оправдываться и заявлять, что деньги в жизни – не суть важное. Это Ковригин и без Возницына знал. А спросил он вот о чём:
– Артемий Феликсович, вас мне именно так представили, а что вы или заказчик предполагаете устроить в подклетах семнадцатого века?
– Каких подклетах? – встревожился Возницын и теперь уже не пробормотал, а взревел негодующе. – С чего вы взяли о каких-то подклетах?
– Ну как же! – сказал Ковригин. – Здесь ещё в шестнадцатом веке стояли палаты Турищевых с белокаменными подвалами, их оставили в новом здании…
– Это тайна частного владения, – нервно сказал Возницын, – а мне по контракту не все здешние тайны дозволено знать и уж тем более не велено докладывать посторонним о своих наблюдениях и догадках…
– И о подземных ходах к реке, среди прочего, и о секретных лестницах в северных башнях?..
– Мне придётся сообщить о ваших интересах господину Острецову и начальнику охраны, – сказал Возницын.
– И по справедливости, – согласился Ковригин. – Я бы на вашем месте поступил так же.
