– Ознакомительная прогулка окончена, – заявил Возницын. Для убедительности вытянул из жилетного кармана часы на жёлтой цепочке и потряс ими. – Всё. Спасибо за внимание.
– Позвольте всего лишь один вопрос, – сказал Ковригин. – Он безобидный. Вы, естественно, знакомы с историей дворца и рода Турищевых. Что означают скульптуры фонтана среднего бассейна? Струи там бьют из хоровода лягушек. Те подняли передние лапы и будто чему-то радуются. Встаньте, дети, встаньте в круг…
– Не знаю, – сказал Возницын. – Я не по бассейнам и не по фонтанам. Предположения не выстраивал. Каприз балованного чудака. Любил воду и всякие мифологические намёки. У него тут в гротах и фонтанах полно водяных и земноводных. Река, внизу была усадебная пристань, вот и резвился, забавлял гостей…
– Спасибо, – сказал Ковригин.
Испросив разрешения спуститься к Реке, Ковригин побродил на воздухе ещё полчаса. Пристань восстанавливать не начали, не имелось, возможно, в округе стругов и челнов, достойных приветствия пальбой из пушек. А вот кирпичные крепостные стены с двумя сторожевыми башнями, крытыми свежими тесовыми шатрами, у реки стояли. Из рассказов отца Ковригин знал о здешних парке и оранжереях, но те были, видимо, расположены за пределами речного двора.
По наблюдениям Ковригина, а они подтвердились позже, помещения дворца были пока пустыми. Однако зал приёма, или Рыцарский зал, успели обеспечить сносной отделкой, сообразил любознательный автор журнала «Под руку с Клио». «Приблизительно, по аналогиям и на время», – разъяснил Острецов. Стены зала прикрывали шпалерами (впритык, без зазоров, открывающих камень) из золотой парчи, серебряной ткани, голубого атласа, чёрного бархата и горностаевого меха (это уже на следующий день выяснил Ковригин). Тканые обои имели свои сюжеты. На протяжённой южной стене предлагались зрителю природные явления – метаморфозы с двенадцатью месяцами. Среди прочих видов и красот Ковригин углядел болото с цаплями и гревшимся на солнцепёке мохнатым существом, по всей вероятности, одной породы с нашими водяными. А может, это был родственник Зыкея, скажем, тамошний Зыкеев племянник. Мысль об этом отчего-то встревожила Ковригина… На гобеленном пространстве северной стены охотились на вепрей и львов рыцари, они же участвовали в турнирах, ухаживали за пастушками на зелёных выпасах, сражались вместе с Роландом в погибельном ущелье. На боковых же стенах случались эпизоды из жизни Александра Македонского, Ромула и Рема, Сципиона Африканского, всех доброжелательных сейчас к нему персонажей Ковригин вспомнить не сумел.
По ходу дружеской беседы, сближая бокалы или прогуливаясь по залу, Ковригин выяснил, что пол здесь сплошь устлан коврами, с ворсом – в рост волосяного покрова поющего стилиста Зверева, дамасскими и персидскими, столы завезены дубовые, сосуды на льняных скатертях поставлены серебряные. Естественно, Рыцарский зал не был бы Рыцарским, если бы в нём не присутствовало холодное оружие и кованые доспехи.
Справедливости ради отмечу, что при входе Ковригина в Рыцарский зал глаза его не сразу занялись изучением стен. Нет, первым делом, даже и не дождавшись распоряжения самого Ковригина, они принялись отыскивать в зале девушку в красном бархатном костюме.
И не отыскали.
Зато он тут же был взят в полон несомненно первой дамой дружеского собрания Натали Свиридовой.
– Ковригин! Явился! А ведь вызвался быть нынче моим кавалером!
Натали произнесла эти слова, скорее всего, и не для него, Ковригина, а для десятка куртуазных ухажёров, готовых, пожалуй, веерами и мухобойками отгонять от звезды некомфорты. «Вот пускай они её и развлекают!» – обрадовался Ковригин. Но упование его вышло ложным.
– Так где ты разгуливал-то, рыцарь мой ненаглядный? – спросила Свиридова.
– Пытался отыскать тень отца, – серьезно сказал Ковригин.
– Ты, Ковригин, оказывается, ещё и Гамлет! – рассмеялась Свиридова.
– Нет, я не Гамлет, я другой, – сказал Ковригин. – Успокойся. И отец у меня был всего лишь корректор. Но он мальчишкой провел здесь два года в эвакуации.
– Как интересно! – восхитилась Свиридова. – Ты мне никогда не рассказывал.
– А зачем? – спросил Ковригин.
Так… Освободиться, понял Ковригин, от опеки Натальи Борисовны и от соблюдений навязанного ему кавалерства хотя бы на час ему не суждено. А слова (явно для публики): «Ты мне никогда не рассказывал…» вообще переводили их отношения в некое протяжённодоверительное состояние двух творческих натур.
– Спасибо скажи, что я отбила претензии этого кучерявого нахала! – сказала Свиридова. – А ты от меня бегаешь!
Слышали все. В Рыцарских залах акустика устроением сводов и глиняными колосниками, вмещёнными в камнях, выходила отменная.
– Коли бы я не подтвердила, – не могла успокоиться Свиридова, – тут бы и гулял негодяй Блинов, а ты меня не уважаешь! Конечно, я стара, а ты заслужил молоденьких!
– Шутить изволишь, Наталья Борисовна, – заявил Ковригин, – я твой единственный рыцарь и от любых ущербов тебя уберегу!
«Идиотизм какой-то! – подумал Ковригин. – Какую чушь я несу! Как бы сбежать-то от неё? Сбегу как- нибудь… Сбегу…»
Сейчас же в Ковригина выстрелили.
Из арбалета ли, уместного в Рыцарском зале? Или дротик в него метнули? Или кто-то трубочкой из борщевика выпалил в него ягодами бузины?
Ковригин обернулся.
Стреляли глаза. Они сейчас же исчезли, спрятавшись за чьими-то спинами или лицами. Красного бархата вблизи пропавших глаз Ковригин не обнаружил.
Вот куда следовало бежать из-под опеки блистательной дамы. Не околдовывали ли его в Рыцарском зале? Не околдовывали, а уже околдовали. И не здесь, и не сегодня, а четыре века назад.
24
– Ну вот, уважаемый Александр Андреевич, я рассчитываю на десять минут общения, обещанных мне, – Ковригина под руку взял господин Острецов.
Ковригин терпеть не мог прикосновений неблизких к нему людей, особенно мужиков, и, чтобы, соблюдя учтивость, высвободить руку, поинтересовался, можно ли курить в охраняемом государством замке.
– Конечно, конечно! – сказал Острецов и как бы пошутил: – Пожарные разрешают. Раньше здесь табак нюхали, но это – когда? Вот и я достану трубку.
«Я так и предполагал, – подумал Ковригин, – что он благородит с трубкой. Хуже было бы, если бы он вдавливал в ноздри травку…»
– Александр Андреевич, вы оглядели усадьбу и даже спустились к Реке, мне было бы чрезвычайно интересно узнать о ваших наблюдениях. Я предлагаю вам пройти на южный гагаринский балкон, ну да, ну да, я знаю, он был срисован архитектором с балкона князя на Тверской…
Курили на балконе. Ковригин курил, а Острецов покуривал. Смотрели на Реку.
Близость Большой Реки волновала Ковригина. Пахло влагами океана, сыростью водорослей и просмолённостью лодок. Плескались крупные рыбы. Буксир тащил баржи навстречу белому трёхпалубному теплоходу, скорее всего, гэдээровских верфей, тридцатилетней, а может, и сорокалетней давности, позже речной флот у нас не пополняли.
– Отец не раз вспоминал о реке. И во мне возбудилось мечтание иметь дом на берегу моря, хотя бы северного, – сказал Ковригин. – Или вот у такой реки.
– И у меня, у меня тоже! – обрадовался Острецов. – И чтобы запахи доносились корабельной смолы. И чтобы проплывали мимо колёсные пароходы, поднимая плицами водяные брызги…
– Но теперь-то у вас всё это есть, – сказал Ковригин. – Не хватает разве колёсных пароходов.
– Будут! Будут и колёсные пароходы! – воодушевился Острецов. – Речной туризм может приносить прибыли не менее отрадные, нежели прокаты блокбастеров. Но для этого надо строить корабли с забавами и комфортами. И построим. Впрочем, всё это баловство…
Отчего-то Острецов вдруг опечалился.
