Отчего-то Ковригину стало грустно.
Не о юности ли своей он загрустил, не о времени ли, когда он и вправду был способен по карнизам, по швам промазок между камнями одолеть стену ради романтического предприятия, не о влюблённости ли своей в выпускницу театрального училища?
Но лишь только Ковригин увидел, как в автобус для обслуги и гостей пятистепенных поднимается унылообескураженный Кардиганов-Амазонкин, все грусти его исчезли.
Всё же пробился в замок! Но зачем ему Синежтур и Журино? У самого ли него есть интерес к здешним местам и обстоятельствам, или кто-то держит его в своей затее инструментом?..
И кто это – кто-то? Не знакомая ли Ковригину…
Ковригину не дали додумать. Сильная рука втянула его в металлическую повозку, и Ковригин оказался рядом с Верой Алексеевной Антоновой на кожаном сиденье «мерседеса». Вместе с ним в машине направились в Синежтур Долли и Николай Макарович Белозёров.
– У вас воротник загнулся, – сказала Антонова и поправила Ковригину воротник.
Тепло приязни ощутил Ковригин после прикосновений рук Антоновой. «Черты лица у неё хорошие, – подумал Ковригин. – Крупные, сочные. И глаза добрые… И мне бы такую опекуншу…»
– О здравом смысле помните, – сказала Антонова, – мы вчера о нём с вами говорили…
– Помню, – тихо сказал Ковригин.
Минут через сорок прикатили к Привокзальной площади.
– Ба! – обрадовался Ковригин. – А Каллипига здесь стоит, как и стояла!
– Какая ещё Каллипига? – удивилась Долли.
– Каллипига – прекраснозадая по-эллински, баба эта каменная имени площади. То есть наоборот. Из журинского собрания, из ниши приречной аркады.
– А куда ей деваться? Она стоит здесь по контракту, – строго сказал Белозёров. И тут же рассмеялся: – А мраморные обломки пунктам приёма пока без надобности!
Возник повод задать вопрос Николаю Макаровичу насчёт сверкания меди, но Ковригин посчитал: пожелает Белозёров рассказать о меди, расскажет.
– Нет, у нашей меди другое приключение, – мрачно заявил Белозёров, оценив собственную неловкость, – и оно пока не разгадано…
К гостиннице Ковригина доставили ровно в тринадцать ноль-ноль.
– Надеюсь, ещё увидимся, – заворковала Долли, – а то ведь вы укатите в Москву, и оттуда мы вам будем казаться надоедливой мошкой…
– Ну, что вы, милая Долли! – искренне заявил Ковригин, – вы всегда останетесь мне приятны, и наше знакомство, не сомневаюсь, будет иметь продолжение.
Сгоряча он чуть было не пригласил компанию отужинать в ресторане «Лягушки», но сообразил, что до ужина он, возможно, исчезнет из Синежтура.
В гостиничном номере он схватил тетради с записками отца, но сейчас же засунул их в чемодан. Испугался. А вдруг и впрямь всё, что происходило с отцом в детстве, в Журине в частности, переместилось в его сознание и растворилось чувствами и физическими ощущениями в его натуре? Не хватало ещё ему такого подарка!
Надо было забыть о Журине и звонить в Москву. Нетерпелось сделать это в замке во время завтрака, но блокнот с номером Авторского агентства лежал в гостинице. И вот теперь Ковригин взволновался. А не посмеются ли сейчас на четвёртом этаже дома на Большой Бронной над жалким плагиатором? Или хуже того – над обнаглевшим самозванцем. Юлий Валентинович Блинов кого хочешь мог разжалобить (сирота пермская!), вызвать к себе творческое сострадание, а если же он принёсся на Бронную со всеми необходимыми бумагами, рукописями, свидетельством трудов и мук – авторучкой («ею всё написано, вот смотрите»), а выслушивали его женщины, то дело можно было посчитать решенным. И далее, наверное, Блинов полетел к юристам, сочинять челобитную с требованием осудить клеветника и сыскать с него какой-нибудь миллион за моральный ущерб.
На Большой Бронной трубку взяла именно женщина. Зинаида Артёмовна Злобина. Ковригин назвал себя и принялся объяснять по какому поводу он звонит.
– А по вашему делу всё решено, – сказала Злобина, как почудилось Ковригину, устало или с раздражением.
– То есть как? – удивился Ковригин. – Я уверяю вас, рукопись Блинов мог предъявить только фальшивую, любой криминалист определит возраст бумаги…
А и сам ведь собирался исполнить рукопись «заново»…
– Какой криминалист? Какой возраст бумаги? Какой Блинов? – Злобина заговорила сердито. – Вы, собственно, кто?
– Я – Александр Андреевич Ковригин, литератор, – сказал Ковригин. – Я звоню из Среднего Синежтура, там в театре имени Верещагина я был на просмотре спектакля по моей пьесе…
– Уважаемый Александр Андреевич, – сказала Злобина, – я и пытаюсь объяснить вам, что права на вашу пьесу «Веселие царицы Московской» оформлены пять дней назад. А потому вам нет поводов волноваться.
– То есть как? – растерялся Ковригин. – Пять дней назад?
– Да, – сказала Злобина. – Пять дней назад. К нам пришла ваша литературный секретарь, принесла все документы и ваше письмо. В нём вы сообщали о вашем срочном отъезде как раз в Синежтур на премьеру, приносили извинения и передоверяли оформление. А литературный секретарь у вас очень толковая, и всё было улажено быстро.
– Это какая ж такая именно литературный секретарь? – поинтересовался Ковригин.
– А у вас их несколько? – спросила Злобина.
– Да, – важно заявил Ковригин. – Приходится иметь несколько литературных секретарей.
– Сейчас я вам скажу… Где-то у меня записано… – Злобина, слышно, шелестела бумажными страницами. – Очень интересная дама. Очень яркая и эффектная… Ага. Вот. Лоренца Козимовна Шинэль.
– Лоренца, значит, – сказал Ковригин. – Там ведь были нужны и какие-то деньги для оформления прав…
– Всё, всё Лоренца Козимовна внесла, – сказала Злобина. – Теперь ждите поступлений от сборов…
– Спасибо, Зинаида Артёмовна! – в воодушевлении произнёс Ковригин. – Но Лоренца-то какова! Забыла сообщить мне о столь важном визите. Толковая-то она толковая, но взыскания ей не избежать!
– Вы уж её не обижайте, Александр Андреевич, – в голосе Злобиной, пожалуй, нежность возникла. – Такая приятная женщина, и у неё, по-моему, проблемы личного характера…
– Ничего, ничего, пожурить всегда полезно, – суровый Ковригин вот-вот готов был смилостивиться.
– А вот вы про какого-то Блинова говорили, – вспомнила Злобина, – был у нас такой с утра, кудрявый громила, если вы его имеете в виду, буянил, пообещал подать в суд!
– Лоренца Козимовна найдёт на него управу, – сказал Ковригин.
Так. Ещё и Лоренца Козимовна ему на голову! А ведь обещала более никакими усердиями его не обслуживать.
Но сейчас же пришло иное соображение. Своё намерение как можно быстрее вернуться в Москву он, Ковригин, считал необходимым именно из-за отлёта в Авторское агентство Блинова, а потому и оправданнонеизбежным. Каково было бы прослыть плагиатором и мошенником. С таким клеймом требовалось тут же падать мордой вниз с Крымского моста!
Теперь-то повод отпал, угорел в чаду коксовой батареи, расплавился в здешней домне. И побег из Синежтура стал бы актом трусости. Тем более что в отдалении на сто километров от Журинского замка чёрная вуаль португалки Луны казалась атрибутом шутовского маскарада от принцессы Брамбиллы. Эта загадочная принцесса Брамбилла Эрнста Амадея Гофмана вызвала забавы с чудесами Таирова и Коонен в незабвенном Камерном театре на Тверском бульваре.
Ковригин развернул карту Среднего Синежтура и отыскал на ней Колёсную улицу. Не близко. Надо было спешить. Перекусив в гостиничном буфете, Ковригин отправился в путешествие.
Очень быстро понял, что ведёт себя как агент, скорее всего – отечественно-кинематографической разведки. В первое подъехавшее к гостинице такси не сел. Не сел и во второе. И вообще решил
