«Приятно, приятно, когда тебе улыбается такая очаровательная женщина!» – расчувствовался Ковригин, но тут же сообразил, что, если бы она не привстала и не поклонилась ему, он бы её и не заметил.
«Какие такие подвиги пообещал мне гарсон? – снова обеспокоился Ковригин. – Завтрашние? Или уже сегодняшние?» Никаких подвигов совершать он сейчас желания не имел. Да и вообще он созрел до горячих пирожков. О чём и сообщил ответственному гарсонуконсультанту.
– У нас для вас могут быть поданы пирожки с ливером. С лепестками жасмина северных сортов. С морошкой. С вязигой. С грибами рыжиками. С пармезаном. И даже… – гарсон наклонился к уху Ковригина и произнёс нечто Ковригиным нерасслышанное. – Ну, и так далее… И были поданы пирожки. Были поданы и были проглочены.
– А теперь! – заявил Ковригин. – Необходимы другие пирожки. Горячие и охлажденные! И партии в обычные шахматы и в калмыцкий шахбокс. Сейчас же оплачиваю счёт и кладу чаевые! А вы проводите меня в шахматный отсек!
– Уважаемый Александр Андреевич, – сказал гарсон. – Сегодня вы освобождены от всех платёжных необходимостей. Жест ресторана. Можете опуститься в бочку с оливковым маслом и выиграть схватку во французской борьбе с получением призовых и исполнением туша духовыми инструментами. Можете по желанию взять два факела, заказать любую проводницу в лабиринте ради удовольствий и свиданий с привидениями. Насчёт португалки донны Луны и чёрной вуали никаких сведений не имеется.
«Китаянка… – мелькнуло в голове Ковригина, – на костяной пороховнице с восточными мотивами в музее у Башни были китаянки… А может, гейши?.. Ну и что? И что?..»
– В бочку с маслом я не полезу, – сказал Ковригин. – В шахматный отсек – и сейчас же!
Дальнейшее развивалось сладостно-стремительно.
Без промедлений Ковригин был усажен за столик с часами устаревших гроссмейстерских форм, вблизи таких, возможно, почёсывали в затылках Капабланка с Алёхиным. Соперница Ковригина в знакомой уже зелёной униформе с пупырышками и блёстками, умеренно-плотная, с пространствами оголённой матовой кожи на спине, над вздыбленными упругой подпоркой персями и над бёдрами, была мила, попросила у Ковригина разрешения курить, деликатно объявила, что играть будет защиту Нимцовича с элементами защиты Уфимцева.
При этом на Древеснову она никак не походила.
По ходу партии выяснилось, что защиту Нимцовича с элементами защиты Уфимцева Ковригин уже применял в пятом классе, выиграв первенство отряда у занудливой соплячки Папивиной, ударившей его после падения её короля портфелем по башке (впрочем, в старших классах она расцвела и позволяла на дискотеках обнимать и гладить свои ягодицы).
Нынешняя соперница Ковригина (среди блёсток её зелёного бока чернел номер «16») портфеля не имела, а опустив на доску прокисшего короля, пригласила Ковригина на белый танец, танцем же (дав понять, что она существо не хладокровное, а, несомненно, пылкое) между палок с эротическими кружениями её зеленых же с блёстками товарок подвела Ковригина к проёму «Болото № 16». «Сейчас там и утопит!» – подумал Ковригин. Но без опаски подумал, а как бы признавая разумность и заслуженность им трясинного утопления. Но утоплен не был, а после жаркого удовольствия на берегу болота, будто бы был опущен в студёную купальню, где также испытал удовольствие, а потом в руках у него оказались два факела, и в мерцаниях, надо понимать, болотных огней его повели продуваемыми ходами лабиринта. Там встречались блуждающие компании, весёлые и потерявшие смысл бытия, в нишах с цветниками и буфетами грезили и стонали, в одной из них Ковригину увиделась поклонившаяся ему в зале Тортиллы китаянка (или японка), и возникали уже из стен картины дальних жизней обещанных привидений – Марины Мнишек, Рубенса, Монтесумы, царевны Софьи Алексеевны, и будто сверкнула вспыхнувшим углём в глазах португалка Луна, сдёрнувшая с лица чёрную вуаль.
«А при чём тут лягушки?..» – подумал Ковригин.
А при чём они ехидничали в водах Аристофана? Какие звуки они там производили? Брекекекс, брекекекс…
Вот и теперь, кажется, раздавалось: брекекекс, брекекекс! Или это плескались воды Заводского пруда, к чьему берегу вывели Ковригина ходами лабиринта?
Сладостно было Ковригину. Многие удовольствия позволили ему пережить.
Сладостно было.
И хотелось плакать.
Это мужику-то…
30
Разбудил Ковригина звонок.
Ковригин посчитал нужным провести акцию протеста (натура требовала, то есть просто не позволила ему поднять и тем более протянуть к тумбочке руку), но звонивший был нагл и беспощаден.
– Ковригин, это Лина с Колёсной улицы, – вынужден был услышать Ковригин. – Возможно, погода вынуждает вас нежиться в тепле. Но надеюсь, вы помните своё обещание.
– Помню, – вздохнув, пробормотал Ковригин.
– Тогда проявите присущую вам силу воли, – приказала Алина, – примите душ, позавтракайте в буфете, вберите в себя кефир или сметану. А лучше стакан горячего чая. Соберите вещи, спуститесь в холл с чемоданом. Я заберу чемодан и сообщу вам, где будет стоять моя «семёрка». Я отвезу вас, как вы и просили, в Журино на пристань.
– Какую пристань? – удивился Ковригин.
– Всё. Отбой. Жду.
«Какую пристань? – соображал Ковригин. – Какого Журина?»
Но никак не мог сообразить, что именно он обещал совершить на пристани посёлка Журина. А вот кто такая Алина с Колёсной улицы, осознал моментально.
Но сам ещё пребывал в сладостных видениях гуляний с удовольствиями, прочувствованных им после прихода к болоту № 16. Причудились ли они ему, или ощущения его были физиологически-реальными? Снова обнаглел телефон.
– Это я, Алина. Контрольный звонок. Сейчас вы, Александр Андреевич, опускаете на пол сначала правую ногу, вот так, а сейчас – левую. Всё. Теперь я спокойна.
«Да пошла бы эта Алина со своими колёсами подальше!» – возмутился Ковригин.
Однако ноги Ковригина и впрямь опустились на бордовый гостиничный коврик. И им было зябко.
Пришлось одеться. Не сразу Ковригин сообразил, что одевается не для приседаний и шагов на месте, не для душа, не для буфета, а для выхода в дальнюю дорогу. Вот ведь как зарядила его энергией своих указаний девица Алина.
И чемодан его был собран для отъезда (или для побега, но сбегал-то он лицом сопровождающим) из Среднего Синежтура.
Руки его двигались сами по себе, но порой энергетика девицы Алины словно бы освобождала его от своих токов, и Ковригин застывал в стараниях вспомнить (и пережить) шахматно-лабиринтные удовольствия. Однако сознание его как бы уберегало Ковригина от особенно десертных подробностей и тем самым одаривало его натуру томлением.
На кой ему Москва! Но вдруг путешествие водяной дорогой от пристани Журино приведёт его вовсе не в Москву?
Ковригин запер номер, спустился на первый этаж в гостиничные сени. Алину он узнал не сразу. Слободская барышня приняла вид байкерши, была в чёрной коже и шлеме мотогонщика. Впрочем, вид её не вызывал ни у кого никаких недоумений. Алина взяла чемодан Ковригина, шепнула:
– Первый переулок направо. Имени Ворошилова. Телегу мою узнаете. Ждём вас ровно через час.
Чёрная спина за стеклом гостеприёмного портала утонула в туманной сырости синежтурского полдня.
«Вот тебе раз! Через час! – снова возмутился Ковригин. – Ещё и телега! Да и чего ожидать от строителей обозов? И ведь сам во всём виноват! Не проявил крепости духа, расползся в зыбкости чувств к взволновавшей его актрисе! К актрисе! Но ему ли не знать актрис!»
И душ принял, и в буфет зашёл, мало ли какое кормление ожидает его на речной посудине.
