– У вас, подруга Ирина, – сказал Ковригин, – случайно нет в гардеробе чёрной вуали?
– Случайно есть. При одной из моих шляпок, – сказала дизайнерша. – А почему вдруг вас заинтересовала сейчас чёрная вуаль?
– Она была бы вам к лицу, – сказал Ковригин. – А португальским языком вы владеете?
– Нет, – растерянно произнесла Ирина и снова со значением взглянула на Антонину: что это с братцем- то твоим?
– А жаль, – будто бы опечалился Ковригин.
– Погодите, – сказала Антонина. – Ты решил жениться и будешь прописывать жену здесь?
– Естественно. Если она этого захочет, – сказал Ковригин. – Она – приезжая, и жилья у неё в Москве нет.
– Но… – начала Антонина и сразу замолчала, словно бы заблудившись в своих соображениях.
– А что это тебя так волнует? – нервно сказал Ковригин. – Какие возникли в тебе опасения? Или – какое ты имеешь право на какие-либо опасения в нынешнем случае?
– Я твоя сестра, – сказала Антонина. – А ты уже успел наделать столько глупостей…
– Знаешь что! – рассердился Ковригин. – У нас тут товарищеский суд, что ли? Тогда и тебе я сейчас предъявлю претензии!
«Боже мой! – ужаснулся себе Ковригин. – До базарной склоки дошло!»
– Мне можно войти? – было услышано.
Трое в комнате вынуждены были взглянуть в сторону дверного проёма.
Там стояла Хмелёва.
И она была вовсе не смиренная китаянка.
Смыла грим, убрала раскосость глаз, пышные волосы её, нынче светлые («Наверное, уже и в Синежтуре поутру они были светлыми, – соображал Ковригин, – как только не смяла их в дороге тугая косынка? Впрочем, чему удивляться – профессия…»), опали на плечи. Ковригин предполагал, что Хмелёва последует его совету и достанет из бельевого шкафчика свежий халат. Но нет. Хмелёва вернулась в гусарском костюме из красного бархата, лишь вместо сапожек со шпорами были на ней туфли на каблуках в десять сантиметров, но и они с костюмом сочетались.
Воительницей вернулась. Ковригин понял это. Видимо, приём присутствующих в квартире женщин раззадорил её.
– Елена Михайловна Хмелёва, – объявил Ковригин.
Немая сцена продолжалась недолго, и подруга Ирина поинтересовалась:
– А где же Элеонора Беатрис Хым? Вы же, кажется, намеревались на ней жениться?
– Она, видимо, всё же утонула, – сказал Ковригин. – Придётся жениться на Елене Михайловне.
– Саша, к чему весь этот маскарад? – спросила Антонина, явно обиженная.
«Сам бы хотел знать, к чему», – подумал Ковригин, но сказал:
– Ко всяческим уловкам вынудили нас трудности путешествия.
– Ква-Ква! – произнесла Хмелёва, словно бы подтверждая объяснение Ковригина.
– Это ещё что за ква-ква? – строго сказал Ковригин. – Никаких ква-ква! Никаких шуток. Намерения у нас были самые серьёзные. Или они отменились?
– Ни в коем случае не отменились! – воскликнула Хмелёва и чмокнула Ковригина в щёку.
Сестрица Антонина вздохнула и отошла к окну рассматривать вечерние красоты Бронных переулков.
– Костюм этот ваш от Будяшкина? – спросила Ирина, то ли пожелав съехидничать, то ли всерьёз заинтересовавшись нарядом путешественницы.
– От какого ещё Будяшкина? – удивилась Хмелёва. – Был композитор Будашкин, лауреат, играл на домре, я училась в музыкальной школе, нам о нём говорили. В нашей местности есть какой-то знаменитый портной Сумарок Будяшкин. Но у него никто не шьёт.
– Неужели ваша местность такая глухая? – скривила губы подруга Ирина.
– Глухая, глухая, – сказал Ковригин. – Успокойтесь, Ирина. Очень глухая местность… Там до сих пор мастерят лишь одни телеги для обозов…
– Оно и понятно, – кивнула Ирина.
– Неужели тебе, Саша, – сказала, наконец, Антонина, – неужели вам с Еленой Михайловной нечего сейчас разъяснить нам… то есть мне, сестре, ведь мы… ведь я беспокоилась, места себе не находила, звонила уже и в больницы, и в морги… Конечно, я привыкла к твоим легкомыслиям, к твоим выходкам и исчезновениям… Но на этот раз я встревожилась всерьез, предчувствие дурного жгло меня… Возможно, я разобидела тебя своим вторжением в твою дачную жизнь… А мобильный твой до сих пор вне доступности… И сюда я явилась, чтобы записку какую-нибудь отыскать на столе и подежурить здесь на всякий случай… Может, и от тоски, не знаю… А ты дуешься на меня и даже позволяешь себе валять дурака…
– Могла бы сразу позвонить Дувакину, – хмуро сказал Ковригин, – и отменить свои опасения.
– Я и позвонила, хотя и не сразу, – сказала Антонина, – и услышала от него про Аягуз…
– И насчёт валяния дурака можешь успокоиться. У нас с Еленой всё серьёзно. Так ведь, Лена?
– Именно так, Сашенька! – подтвердила Хмелёва.
Тут же Ковригин отругал себя. Что он лебезит перед Хмелёвой? Будто выпрашивает у неё разрешения на свои поступки. И Хмелёва хороша! Уже на «ты» и уже «Сашенька»! Впрочем, а как же ещё она должна обращаться к нему на людях?
– Тогда мне, дуре, – сказала Антонина, – объясните, что происходит.
– Объясню. Объясню! Но не сейчас. Потом, – сказал Ковригин. – А сейчас мы с Леной зверски голодные с дороги. Холодильник у нас, как я помню, пустой. Придётся сейчас выскочить в какое-нибудь кафе. Или в магазин.
– То есть ты намерен выставить нас из дома, – сказала Антонина, – так ничего и не объяснив?
Губы её снова дрожали.
– Ну, почему выставить? – воскликнул Ковригин. – Но мы и впрямь устали и голодны. Приглашаю и вас с нами в ресторацию. Хотя бы и в ливанскую. Она в соседнем переулке. А от объяснений сегодня увольте.
– Я могу обойтись стаканом чая, – сказала Хмелёва. – Заварка наверняка в доме найдётся. Зачем, Саша, обижать людей…
– А я не могу обойтись стаканом чая! – раздражённо заявил Ковригин. – И ни в чём оправдываться сейчас не желаю! Ко всему прочему нам завтра рано вставать!
– Почему?
– В ЗАГС идти с утра! В ЗАГС! Ты что – забыла? Или передумала?
– К чему такая спешка? – спросила Антонина.
– А к тому, – тихо, будто успокоив себя, произнёс Ковригин, – а к тому, что Елена Михайловна ждёт ребёнка.
Словами этими удивил и Антонину, и себя, и Елену Михайловну. Одна лишь подруга Ирина немедленно поинтересовалась:
– От кого?
– От Тушинского вора, – сказал Ковригин, – от Лжедмитрия Второго.
– Сразу от двоих? – Ирина уста свои не смогла сомкнуть.
– От одного, – сказал Ковринин.
Ирина задумалась. Похоже, выискивала в памяти нечто забытое и смутно известное. Но не выискала. И сегодняшние тушинские воры и лжедмитрии не приходили ей в голову.
– Сашенька шутит, – сказала Хмелёва.
Ковригин напрягся. Но и интересно ему было: что возьмёт да и выкинет сейчас Хмелёва?
– Шутит Сашенька, – повторила Хмелёва. – Никакой он не Тушинский вор и, стало быть, не Второй Лжедмитрий.
То есть этими словами ожидание ребёнка Хмелёвой как бы потверждалось, а он, Александр Андреевич Ковригин, признавался (или «принародно» был объявлен) отцом этого самого ожидаемого ребёнка. Замечательно! Но вдруг и вправду Хмелёва беременна? Вот тебе и ква-ква! Барышня еще в Синежтуре обязана была объявить ему об этом. А стало быть, и предупредить об усложнении условий её же житейской
