задачи. Но теперь он имел причину отменить экстренные походы в ЗАГС и в милицию за пропиской. Или всё же стоило ему и дальше вляпываться в приключение?
– Да, дарлинг Тони, – протянула как бы в печали подруга Ирина, – твой братец этак потеряет всю квартиру…
– Давайте завершим обсуждение чужой для вас ситуации, – сердито произнёс Ковригин. – В особенности натощак.
– Согласна, – сказала Хмелёва.
«Согласна»! С чем она согласна? Во что втягивает его, Ковригина, эта лицедейка? Но сам-то он кто в этой истории? Увлёкшийся женщиной отрок (а в его возрасте – дурак) или азартный игрок (не исключено, что и охотник), задремавший было в сидениях над книгами и архивными листами?
Разберёмся. Позже разберёмся.
– Да, Ирина, – сказала Антонина. – Мы здесь лишние. И не только лишние, но и, как объявлено, чужие. А потому, Саша, я оставляю ключи от твоей квартиры. Держать мне их нет теперь никакой необходимости. А на письменном столе уже лежит твоя бумага с заявлением в правление садоводов о передаче мне всех твоих дачных прав и полномочий. Мне в этих правах и полномочиях нет нужды. Извини за то, что бестактно проявила беспокойство из-за твоей… из-за твоего отъезда. И счастливо. Совет вам с Еленой Михайловной да любовь. И не провожай меня до двери…
32
Ковригин присел на стул у письменного стола.
Только теперь ощутил, как устал за день.
«Какая же я скотина! – думал. – Обидел самого близкого мне человека! Шваброй бы погнать из дома эту синежтурскую красавицу и броситься за Антониной! Но куда же её погнать?»
– Александр Андреевич, – рука Хмелёвой нежно легла на голову Ковригина, снять её Ковригин не нашёл сил, а надо было бы, – вы расстроились. Из-за меня… А сестра у вас хорошая… И какая в ней порода… А я… Как всё дурно вышло… Надо было мне сразу устроиться в какой-нибудь гостинице…
– Жалеть о чём-либо поздно и бессмысленно, – сказал Ковригин. – Это я пригласил вас в свой дом, и располагайтесь в нем хозяйкой. Но, конечно, если вам здесь некомфортно, и этому имеются причины, то сейчас же могу сопроводить вас и в гостиницу…
– Что вы, Александр Андреевич, – воскликнула Хмелёва, – мне здесь комфортно!
Руку нежную свою, возможно, уловив ощущения Ковригина, она при этом с его головы убрала.
– Ну и ладно, – буркнул Ковригин. – А порядок мы наведём вместе. После ужина. Единственно о чём хочу спросить… Это важно… Для вашего… Для нашего с вами дела… Вы действительно ждёте ребёнка?
– О чём вы говорите, Александр Андреевич! – рассмеялась Хмелёва. – Это же вы придумали! А я поддержала вашу игру.
– Ну да, – пробормотал Ковригин, – ну да…
– Ребёнок мне сейчас вовсе ни к чему, – сказала Хмелёва. – Но теперь можно и я задам вам вопрос?
– Естественно…
– А ваше объявление о том, что вы женитесь на мне и утром поведёте меня в ЗАГС, тоже игра?
Ковригин заговорил не сразу. Сказал:
– Нынешний случай – весь игра. Для вас, возможно, чрезвычайно серьёзная игра, для меня – подыгрыш, надеюсь, дающий повод для развлечения. Я человек увлекающийся и, мягко сказать, не идеальный. Часто и неразумный. Сюжет и правила вашей игры, с преображениями в китаянку в частности, мне неизвестны. Если пожелаете, объявите мне о них, если не пожелаете, ну и ладно. Сам выстрою догадки. Если вас устраивает мое предложение завтра же отправиться в ЗАГС, а у вас, как я понял, возникла необходимость немедленно решить формальности, то завтра и отправимся. Тем более что штампы в паспортах нам в Москве поставят не раньше, чем через полтора месяца. А потом начнутся тяготы с пропиской. Другие варианты, то есть варианты с другими женихами, так их назовём, ещё более затянут дело. Или необходимость в поспешности ваших действий отпала?
– Нет, не отпала, – сказала Хмелёва.
– Ну и отправимся завтра с заявлением…
– Это вы не ради меня… – печально произнесла Хмелёва.
– Что значит, не ради вас? – удивился Ковригин.
– Это вы из-за неё…
– Из-за кого?
– Из-за сестры своей Антонины… Она вам дорога, но что-то между вами происходит, вот вы и разыграли перед ней номер с обязательностью женитьбы на беременной женщине… А вы ведь ещё час назад и не помышляли о какой-либо женитьбе, то есть о собственной несвободе, да ещё и с хлопотами о прописке чужого человека на своей суверенной территории, вы лишь обещали, возможно без всякой охоты, способствовать моей затее… И вдруг такой поворот… Конечно, эта женщина, дизайнерша, вас раздражала и подзуживала, бестактная, с амбициями, вам неприятная и неизвестно кто при вашей сестре…
– Вы, Лена, наблюдательны, – сказал Ковригин.
– Многие из артистов, на радость режиссёрам и администрации, глупы или глуповаты, – сказала Хмелёва, – но в наблюдательности нам не откажешь.
– И что же вас теперь опечалило?
– То, что вы ввели в заблуждение сестру. То, что вы сами находитесь сейчас в сомнениях, как бы от меня отвязаться, не потеряв при этом лица.
– Ну, это мои дела, – хмуро сказал Ковригин.
– Не только ваши, Александр Андреевич, – покачала головой Хмелёва, – но и мои…
– Вот что, Лена, – сказал Ковригин, – нам надо всё же перейти на «ты». А то получается, что мы дурачили людей, или сами дурачились, а когда они ушли, между нами возникла дистанция холодного расчёта. А во мне, поверьте… а во мне, поверь, нет сейчас холодного расчёта. Сплошная житейская импровизация. И нет корысти. Какие тут могут быть корысти!
– А во мне, Саша, – сказала Хмелёва, – есть и расчёт, и корысть, но нынче они в наших с тобой отношениях на глубоком дне Тускароровой впадины, или какие там ещё есть бездны в Тихом океане, и пусть они там и останутся. Хотя бы сегодня и завтра. Но мне неловко, стыдно даже, подлой я себя готова признать изза того, что вынуждаю тебя к поступкам мушкетерским. И давай договоримся: я приму только те твои решения, какие будут для тебя искренними и приятными. И уж, конечно, не опасными.
– Первое такое искреннее решение, – сказал Ковригин, – созрело столетие назад. Немедленно отправиться ужинать. А там посмотрим…
– Согласна, Сашенька, – сказала Хмелёва.
Чтобы, пусть и на время, придавить в себе мысли о серьёзном, Ковригин взялся обсуждать с Хмелёвой, в какое сытное заведение им стоит пойти. Но прежде был обговорен вечерний наряд прибывшей в мегаполис провинциалки. Узнав о том, что Хмелёва не забыла в Синежтуре платье британской принцессы, Ковригин обрадовался и стал уговаривать Елену Михайловну, Леночку, удивить публику именно этим платьем. Но Хмелева отчего-то нахмурилась, сказала нет, потом добавила: «Это платье может быть опознано». Почувствовав недоумение Ковригина, она объявила, что это платье никак не для ресторана, а вот завтра, в ЗАГС, она, пожалуй, его наденет. Названный прежде ливанский ресторан она не одобрила, а вот предложенный ей духан у Никитских ворот с кавказскими блюдами вызвал её воодушевление. «Раньше там был знаменитый „Эльбрус“, – просветил Хмелёву Ковригин. – А рядом театры – Розовского, „Геликон- опера“, ГИТИС и Консерватория». Отчего-то думал, что Хмелева сейчас же воскликнет радостно: «Ого!», но она отнеслась к его сведениям холодно, зато поинтересовалась, танцуют ли в кавказском духане или не танцуют. А Ковригин и не помнил, танцуют там или не танцуют, давно не заходил в заведение, обозванное им духаном. Сам же никакого желания приглашать даму, условно говоря, на тур вальса (какие нынче вальсы!) не имел. И потому, что устал. И потому, что будто опасался сейчас прикосновений к женщине, какую обещал завтра отвести в ЗАГС. Даже под руку её на улице не взял. «С чего бы вдруг? – удивлялся себе Ковригин. – Отчего такие странности?». Ну да, сообразил Ковригин, завтра поход-то в ЗАГС будет с заявлением по поводу фиктивного брака, и надо соблюдать эту фиктивность. Однако понимал, что и без этой глупейшей ситуации с фиктивным браком, и в случае совершенно независимого друг от друга их с
