Подавляющее большинство иностранцев, побывавших в 16-17 столетиях в Московии, да и тех, кто приезжал в более позднее время, составили для себя или негативный образ этой страны и ее народа, либо, в лучшем случае, нейтральный. Защитники русских, или точнее, их исторические и политические адвокаты говорят о необъективности таких оценок и указывают на ряд причин способствующих появлению, на их взгляд, предвзятых мнений или приводивших некоторых вполне добросовестных авторов к ошибочным выводам. Отмечается, что всякого иностранца на Руси встречали крайне недоверчиво, запирали в особый посольский дом, шпионили, ограничивали его передвижение и общение, вызывая недовольство и предубеждение. Из-за вынужденной изоляции иностранцы часто основывали свое мнение на слухах и непроверенных данных. Кроме того, строй русской жизни, якобы, не мог быть понят и верно оценен пришельцами с Запада, которые часто неверно интерпретировали увиденные лично события.
Здесь стоит упомянуть о работе одного из самых известных русских историков, Василия Ключевского, специально посвященной исследованию путевых заметок, торговых записок и произведений, посетивших страну европейцев – “Сказания иностранцев о московском государстве” (1866). В ней он, на мой взгляд, необоснованно заявляет, что сообщения иностранцев представляют научный интерес только ввиду неразвитости общественной жизни в Московии того времени (на самом деле тогда в ней было больше жителей, чем в Англии, а государство к тому времени фактически уже было централизованным) и нехватки внутренних исторических источников. Когда же последние становятся обширнее и многочисленнее, то записки иностранцев – средство для удовлетворения праздного любопытства, не более. Конечно, он признает определенную пользу беспристрастного взгляда со стороны на устройство жизни в Московии и происходивших в ней событий отмечая, что общинно-колективное сознание русских изначально препятствует независимому и непредвзятому суждению. Однако далее он утверждает, что чужеземцы могли правильно понять и достоверно описать исключительно внешний порядок общественной жизни и ее материальные проявления. В то время как оценка социальных явлений и нравственного состояния общества требуют более голубого понимания народной жизни невозможного без продолжительного наблюдения. Помимо этого, Ключевский констатирует: сведения о нравственном состоянии русского общества очень бедны и отрывочны, вследствие чего по ним невозможно составить целостный очерк ни одной из сторон социальной жизни описываемого общества. Поэтому он полностью отказывается от обсуждения нравственного поведения московитов и предлагает сосредоточиться на географических сведениях, рассказах о материальной стороне жизни и государственных делах.
Естественно Ключевского можно понять: он являлся университетским профессором при царском режиме и вовсе не горел желанием публично обсуждать небезопасные темы нравственного порядка, грозившие личными неприятностями, да и сама книга могла быть запрещена цензурой. Возможно по этой причине он так же заявил в том же труде, что многие иностранцы почувствовали за азиатским внешним характером многих явлений европейскую сущность русского народа. Хотя, по крайней мере, мне не удалось обнаружить ничего подобного во множестве прочитанных мною свидетельств. Напротив, в них часто приводятся высказывания о сходстве русского и азиатского, чаще всего турецкого, деспотизма, а в населении Московии иностранцы повсеместно видят по своей природе рабов.
Его утверждение, что свидетельства и факты материальной жизни: расположение земель, где, когда и какую рыбу ловят, что сеют и чем торгуют, какие дома строят и т.п. иностранцу легче описать и пояснить их причины, нежели оценить степень развития нравственной культуры невозможно воспринять всерьез. Понятия о добродетелях и пороках и их основные виды известны любому более-менее цивилизованному человеку. А зафиксировать их виды и распространение, скажем, число ночных убийств и частоту умышленных поджогов, которые Ключевский приводит со ссылкой на сочинения иностранцев, вряд ли сложнее, чем подсчитать точное количество домов в Москве или Новгороде, или число торговцев отдельными товарами и их оборот в этих городах. Сравнить же чужеземцу распространенность тех или иных видов порока в Московии и в его родной стране, вероятно, еще проще, в особенности в тех случаях, когда широта их разгула заметно различалась.
Что же касается возможного невольного предубеждения иностранных гостей из-за множества запретов и ограничений, накладываемые на них в течение всего периода пребывания в государстве, то почему бы не рассматривать сами эти постыдные оковы, налагаемые московитами на послов, проявлением русской культуры и степени нравственного развития местных жителей? Кроме этого, подобные меры далеко не всегда должны были неминуемо приводить к злонамеренным искажениям увиденных или же услышанных фактов или ложной их интерпретации, по крайней мере, у честных и добросовестных авторов, коих хватало.
Заявления о том, что изоляция послов и торговых агентов искажала и ухудшала мнение иностранцев о душевных свойствах народа и образе управления совершенно необоснованны и не выдерживают никакой критики. Всякая изоляция иноземца во все времена использовалось скорее с целью оградить его от получения разного рада негативной информации о стране, власти и народе. Убедить его в превосходстве, в том числе, и нравственном посещаемой страны над другими государствами и самые известные тому примеры – русская империя времен Екатерины Великой и деспотичный Советский Союз.
Но все же ради того, чтобы избежать сомнений в честности и правдоподобности описаний социальной жизни русской нации, я, по возможности, пополню список ранее представленных мною иностранных свидетельств критическими высказываниями более поздних европейских авторов и неутешительными замечаниями некоторых заслуживающих доверие русских – в основном известных писателей. После чего приведу возражения русофилов, как западных, так и местных, и идеологов официальной пропаганды на представленные негативные мнения в отношении русской культуры и русского духа.
Из более поздних посвященных России и написанных иностранцами книг, бесспорно, необходимо упомянуть довольно обширный и многократно переизданный труд французского писателя де Кюстина, который в 1843 году выпустил книгу “Россия в 1839 году”, широкая популярность которой, по сравнению с бессмертными трудами Олеария и Флетчера, по большей части объясняется литературным мастерством автора. Посетив Россию в указанное в заглавии время, он утверждает, это варварская страна, где все несвободны. Простой народ в рабстве, как и чиновники, которые рабы по своей сути: они нервные, суетливые, зависимые от начальства, которого страшно боятся. Император Николай, неспособен ни на секунду забыть, что он император и стать человеком; он как актер никогда не уходящий со сцены и вынужденный днем и ночью играть свою роль. И суть императора, и сущность русского духа – рабство. Он говорит: “Сколь ни необъятна империя, она не что иное, как тюрьма, ключ от которой хранится у императора”. Кроме того, русские стремятся господствовать в мире, и готовы вести захватнические войны. Что интересно, подобные мысли появились у него притом, что сам де Кюстин до посещения русской империи был монархически настроенным аристократом. По-видимому,
