ответ однозначен: принадлежит, так как Россия часть христианского мира. А если такой вопрос и поднимался, то это происки Польши и Германии, стремящихся изобразить себя форпостом Европы.
Но русская культура, по его мнению, еще и потому европейская, что она всегда была в глубочайшей основе предана идее свободы личности. Хотя, говорит, я понимаю, что это моя мысль может показаться в высшей степени странной тем, кто привык подменять знание истории исторической мифологией и которые, в особенности на Западе, убеждены в покорности, безразличии и низких духовных запросах русских. Далее он, в прямом смысле с пеной у рта, чрезмерно эмоционально приводит множество исторических примеров, чтобы подтвердить фактами свое парадоксальное заявление. В их числе, народное вече и земские соборы, наличие законодательства, защищающего права и достоинства личности (“Русская правда”, “Судебники”, “Уложения”). “Разве этого мало?”, вопрошает он и продолжает: ведь Север, Сибирь и Аляска были заселены и освоены не столько политикой и волей государства, сколько стремлением русских к свободе и бегству от произвола властей. “Разве не свидетельствуют о неискоренимом стремлении к свободе личности постоянные бунты и такие вожди этих бунтов, как Разин, Булавин, Пугачев и многие другие? Какое еще восстание мы можем противопоставить декабристскому, в котором вожди восстания действовали против своих имущественных, сословных и классовых интересов, но зато во имя социальной и политической справедливости? А деревенские сходы, с которыми постоянно вынуждены были считаться власти! А вся русская литература, тысячу лет стремившаяся к социальной справедливости!” “Не у маркиза де Кюстина, пребывавшего в России чуть больше двух месяцев, учиться нам воспринимать Россию! Будем свободны в наших представлениях о России”.
Затем, как обычно, следует типичное русское словоблудие, призванное не установить истину, а скорее показать трудность или даже практическую невозможность ее достижения, единственная задача чего придать необходимому, но абсурдному, мнению видимость правды. “Черт русского национального характера очень много. Существование их непросто доказать. Особенно если каждой черте противостоят как некие противовесы и другие черты: щедрости — скупость, доброте — злость, любви к свободе — стремление к деспотизму и т. д. Но, по счастью, реальной национальной черте (имеется ввиду стремление к свободе) противостоит по большей части призрачная, которая особенно заметна на фоне первой — настоящей и определяющей историческое бытие”.
Теперь заслушаем показания еще одного страстного борца с исторической мифологией, нынешнего министра культуры г-н Мединского. В последние годы он написал около десятка монографий посвященных этой теме, буквально заваливая ими полки книжных магазинов по всей стране. В них он доказывает, что русские никогда небыли склонны к пьянству, лени и обману, ненавидели жестокость и деспотизм, а всегда стремились к труду, личной и политической свободе. В принципе, нет никакого смысла пересказывать все эти однообразные по цели и стилю изложения работы, поэтому я остановлюсь на одной из них, а именно: “Мифы о России: о русском пьянстве, лени и жестокости” (2008).
Книга должна пояснить читателю, с какими целями умышлено создаются бытовые и политические мифы о России, которые очень живучи, ибо их постоянно поддерживают. Но самое постыдное, по его мнению, это то, что иногда мифы создаются не только на западе, но и в России, презираемой Мединским частью интеллигенции. Например, многие были недовольны разгулом криминала в стране в 90-е годы и слишком часто открыто говорили об этом; впоследствии эти настроения подхватил Голливуд и враги России. Мединский злорадствует, пусть эти мерзкие интеллигенты поедут в США и их будут в аэропорту досматривать и унижать, думая, что они мафиози.
Про Латвию. Рассказывает, что каждому въезжающему в страну русскому вручают книгу под названием “Три оккупации”. Имеются в виду две Советские (1939-41 и 1944-91) и одна немецкая между ними (1941-44). Причем последней советской уделено, якобы, слишком много места, чем крайне возмущен Мединский, хотя, казалось бы, она была самой длинной. А еще он вопрошает: почему в книге нет тевтонской оккупации? В то же самое время, почему-то забывая про оккупацию периода российской империи. В общем, мерзкие и нехорошие эти латвийцы, заключает он, и продолжает ругать их: они марают образ советской армии освободительницы, называя ее солдат оккупантами. Утверждает, что в Советском Союзе человек был более свободен и больше чувствовал уверенность, чем где бы, когда ни было.
Развитию народовластия же в России, по его мнению, мешает Запад: ему выгода темная и неразвитая страна - так легче ее эксплуатировать. Приводит исторические примеры разных политических мифов: испанцы изображали голландцев безбожниками, а те их фанатиками и жестокими людьми. Немцев до объединения Германии англичане и французы считали добродушными, глуповатыми, но трудолюбивыми и любящими детей. А после грубыми и жестокими националистами, желающими завоевать всю Европу.
Затем переходит к анализу свидетельств побывавших в Московии иностранцев, в частности, Шлихтинга, Штадена, Герберштейна, Ченслера, Флетчера и иных. Утверждает, что их мнения часто необъективны и предвзяты. Многие дальнейшие писатели читали и повторяли их (я думаю, знакомство с предшествующими авторами это скорее признак добросовестности и научного подхода). Потом перечисляет тех, кто, по его убеждению, положительно отзывался о России, чтобы показать неоднозначность и разнообразность выводов иностранцев о ней.
Говорит, доля непонимания между народами даже при их дружбе всегда остается. Но различия можно трактовать по-разному. Можно, как признак дикости, малокультурности, а можно, как этнографические особенности, совершенно нейтральные по своему смыслу (пусть это он объяснит латвийцам, полякам или детям жертв голодомора на Украине). Объясняет появление негативных мнений о русских в 16-17 веках тем, что Россия стала экономическим и политическим конкурентом многих европейских держав. Хотя, на мой взгляд, прежнее отсутствие негативных мнений вероятнее всего объясняется малым числом контактов.
Утверждает, что Петр I создал внутренние бытовые мифы, согласно которым до него русские были дикие и неумелые, а затем через приобретение европейского опыта и привычек стали более цивилизованными. Далее, говорит, что страна после этого разделилась на два лагеря – прозападную интеллигенцию и патриотов, вследствие чего в русской литературе одни предстают часто глупыми и дикими, а другие не пишут о подвигах, благородстве и честности русских. По их произведениям (критикует всех – Гончарова, Островского, Толстого, Достоевского, частично, Чернышевского) европейцы судят о России, все это способствует укоренению литературных мифов, которые затем при необходимости легко трансформируются в политические.
Потом переходит к Советским временам. Период с 1917 по 1930 считает ужасным временем. Идея интернационализма уничтожала русскую нацию, ничего нельзя было говорить и писать о подвигах и географических открытиях, о победах в войнах и расширении империи. Если во времена Петра I была умышленно осквернена допетровская Россия, то теперь уже вся русская история вплоть до 1917 года. Еще его огорчает провозглашенное большевиками право на самоопределение наций: он думает, оно сыграло важную роль при распаде Союза. Но после прихода Сталина, слава богу, положение улучшилось; по его мнению, это был лучший период в пропаганде истории и культуры русского народа, когда прославлялись его подвиги и научные открытия. Однако противостояние идеологий вылилось в новые политические мифы: агрессивная и варварская большевистская страна хочет завоевать цивилизованный и богатый капиталистический мир, а для того чтобы страх не парализовал западных обывателей, русских снова начинают представлять ленивыми и вечно пьяными.
Здесь я заканчиваю изложение историко-политических взглядов г-н Мединского. Впрочем, замечу, что ему еще далеко до некоторых его предшественников. Так г-н Победоносцев, государственный деятель и
