не будет вычислен и не перестанет быть опасен Бас. Вот и выходит, что выбора у меня нет и вовсе. А значит, решение принято. Я снова взял в руки овальное настольное зеркало:
— Мое почтение, Вадим Петрович Нестеров! Никак не думал, что снова свидимся. Ну а, раз уж так приключилось, что остается делать? Будем жить!!!
Погода была мерзкая. Дул сильный, пробирающий до костей ветер. С самого утра непрерывно лил дождь и, судя по всему, имел намерения лить и дальше. Противно, зябко, скверно. И, наверное, из всего многомиллионного городского населения подобная погода устраивала только меня. Редкие прохожие, сами промокшие, не обращали никакого внимания на мой изодранный в клочья, с подтеками крови пиджак и застиранные брюки, пожертвованные мне в больнице.
Оставалось спуститься в подземный переход, свернуть налево и метров через триста очутиться в знакомой подворотне. В переходе холодно и промозгло. Шум улицы и дождя пробивался и сюда, неожиданно органично сливаясь с нежными звуками скрипки. Молодая, лет двадцати девушка, грустная и продрогшая, пела любимый Женькин романс «Счастье мое…». Только вот счастья не увидел я в ее синих печальных глазах. В распахнутом кожаном футляре лежали мятые десятки, поблескивала кучка мелочи.
Я достал из кармана бумажник. Все доллары, уплаченные Нестерову авансом за мою несчастную жизнь, вполне логично находились теперь в больнице, где меня спасли. Но, кроме документов, в бумажнике оставалось несколько сторублевых купюр. Одну из них я и положил в футляр, рядом с мелочовкой.
Вот и долгожданная подворотня. Тот же, слава богу, код в парадном. На том же месте, в небольшой трещине за косяком двери — спасибо тебе, Женька! — маленький французский ключ. Два поворота в замке, и я в квартире. Тепло, светло, уютно, чистенько. Как будто хозяин не полгода назад в последний раз хлопнул входной дверью, а только что спустился в булочную и вот-вот вернется. На кухне деловито урчал холодильник, обросший внутри мохнатым льдом. На полках — несколько банок пива, консервов, почти полная бутылка виски. В комнате — телевизор с запыленным экраном, удобный широкий диван, шкаф с отглаженным бельем, пара рубашек и знакомый синий костюм в чуть заметную светлую полоску. И опять спасибо тебе, дорогой мой Женька: на тумбочке — телефон. С допотопным диском. Я снял трубку. Телефон работал. У Женьки была привычка оплачивать его за год вперед. Опять спасибо! Но, пожалуй, самый роскошный подарок ожидал меня в ящичке тумбочки. Рядом с чеками, квитанциями и чьими-то визитками лежали документы и ключи от Женькиной «Лады». Вот уж действительно царский подарок!
С Женей мы дружили еще с первого класса. И хотя после школы он поступил в консерваторию, а я предпочел стать экономистом, все равно встречались мы чуть ли не ежедневно. И бизнес лет пять назад вместе закрутили. Очень даже успешный и крайне перспективный. Да и квартирку эту тоже на двоих приобрели. Втайне от наших благоверных. «На всякий пожарный случай», — сказал при покупке Женька. И этих «пожарных случаев» у него, в отличие от меня, бывало предостаточно, иногда по нескольку раз в неделю. Как всякий музыкант, Женька, а точнее Евгений Николаевич Зорин, достаточно известный пианист, был натурой влюбчивой и посему терял голову регулярно и исключительно «на всю жизнь». Короче говоря, квартирка эта в итоге, сама собою, стала не нашим, а как бы его вторым местом обитания. Он даже гараж для своей «Лады» рядышком приобрел. Подземный переход перейти, и все. Так что устроился он довольно основательно, и если я иногда там все же появлялся, то исключительно в качестве гостя. Впрочем, я не обижался. Любил я Женьку. И ту страшную весть из далекой Канады, куда он в начале года уехал на гастроли, пережил очень тяжело. Мне никогда не нравилось это его увлечение. Все так трагически и нелепо. «Буду через пятнадцать минут», — сказал он и нырнул с яхты в холодные воды Онтарио…
Минуло не пятнадцать минут, а вот уже почти четыре месяца. Как-нибудь соберусь в Канаду, поклонюсь тому месту, опущу на воду венок.
Утонувшие аквалангисты не всплывают…
Какое удовольствие включить после жаркой ванны телевизор, развалиться на диване в Женькином мохнатом халате и, попивая тягучее ледяное виски, закусывать запеченными в бамбуковых листьях колумбийскими омарами. Ну, насчет омаров, как вы понимаете, я немного погорячился, но все остальное, вдобавок с разогретой на плите свиной тушенкой, было абсолютной реальностью. И никто не мог помешать моему счастью. Для полного кайфа оставалось только закурить. Вроде бы на полке у входной двери была пачка нашего с Женькой любимого «Винстона». Как же мне не хотелось покидать мягкий и теплый диван…
Когда в прихожей на тумбочке я действительно обнаружил сигареты, раздался звонок. Запахнув поплотнее халат, я подошел к двери. И тут же подумал о том, что сейчас мне предстоит сделать выбор. Хотя пальцев у меня оставалось еще целых двадцать, а пачка «Винстона» была лишь одна, я после секундного замешательства все же именно ею прикрыл дверной глазок. К моему искреннему удивлению, выстрела на этот раз не последовало, и я решительно отворил дверь. На пороге, продрогшая, мокрая до нитки, стояла девушка с печальными синими глазами и футляром для скрипки в руках.
— А я думала, Женя… Здравствуйте… Вы кто? Где Женя? — Тоненький ее голос дрожал то ли от холода, то ли от беспокойства. — Можно зайти? Я очень замерзла.
— Проходите, — пригласил я ее. — Меня зовут Вадим. Фамилия — Нестеров. Я друг Жени.
— Ира, — коротко представилась она, прикрывая за собой дверь. — А где же все-таки Женя? Я столько раз приходила, но никто не открывал. — В печальных глазах промелькнула надежда.
Я растерялся и не знал, что ответить. Впрочем, я подумал, что сразу, может быть, и лучше:
— Женя погиб. Погиб в Канаде. Такие вот, Ириша, дела. — Я тяжело вздохнул.
Упал кожаный футляр со скрипкой. Ира побледнела. Чтобы устоять, крепко схватила меня за локоть. Я отвел ее к дивану. Снял промокшую насквозь куртку. Налил два полных стакана виски.
— Выпьем, Ириша. За Женьку, не чокаясь.
Выпили до дна. Без закуски. Закурили.
— Что с ним случилось, Вадим?
Я рассказал все, что было мне известно. Ира слушала, затаив дыхание. Ее глаза стали еще печальнее.
— Сегодня четверг, — грустно сказала Ира. — Мы с Женей встречались по четвергам. Раньше у меня. Но там плохо. А потом и Женечка младший появился — Евгений Евгеньевич! Так что виделись здесь. Каждый четверг. Это был самый лучший для меня день недели. — Она была готова разрыдаться, но отважно сдерживала слезы. Может быть, стеснялась меня…
Да, то, что у Женьки, оказывается, есть сын, было для меня откровением. Молчал, темнила. Даже лучшему другу не открылся, не похвастал. Об Ире я от него что-то слышал, но вовсе не больше, чем о других его многочисленных пассиях.
— Поплачь, Ира. Легче будет. — Мне стало ее очень жалко.
— В Канаду Женька тоже улетел в четверг. И я полечу туда. Я найду это место. Там, Саша, и поплачу.
Я вздрогнул:
— Почему ты назвала меня Сашей? Я Вадим.
— Извините, Вадим. Женя мне часто рассказывал о Саше. Это его лучший друг. Он его очень любил. Обещал с ним познакомить… Вы знаете Сашу?
— Саша Комаров тоже погиб, Ира. Мне тяжело об этом рассказывать. Можно не буду?
— Можно, — тихо разрешила Ира. — Налейте еще виски.
Я вылил остатки. Хватило только до половины стакана.
— Я обязательно полечу. Не знаете, Вадим, это очень дорого? Я коплю на квартиру, и у меня уже есть около пяти тысяч, — в синих глазах промелькнули гордость и надежда. — Как думаете, хватит?
— Еще останется. А то, что лететь решила, это правильно. От меня Женьке поклонишься.
Мы выпили. Опять не чокаясь и опять не закусывая.
— Может, сыграешь, Ириша?
Она молча достала из футляра старенькую потертую скрипку:
— Это любимый Женин романс.
Ира играла не только вдохновенно, этому бы я не удивился, она играла профессионально.
