да еще в специфическом антураже: всё, связанное с женскими зонами, табуировано у нас до сих пор — не столько цензурой, сколько общественным сознанием.
«Окурочек» — новелла как раз при всей своей сентиментальности очень шаламовская, о любви, не просто отменяющей границы между лагерем и волей, это песня с густым намеком на альтернативную властную иерархию:
что откровенно диссонирует с советскими представлениями о мироустройстве.
Я бы на месте и составителей, и гонителей напрягался как раз из-за явно провокационных «Окурочка» с «Лесбийской», а не толерантного — в тогдашнем смысле — «Товарища Сталина». Охотно, впрочем, допускаю, что «метропольцы» знали тогдашние «нельзя за флажки» лучше и тоньше. И все же не отпускает мысль о демонизации советской власти задним числом.
Роман киевского прозаика Алексея Никитина «Истеми» (красиво изданный «Ад Маргинемом») — своеобразный римейк «Кондуита и Швамбрании» Льва Кассиля. Завязка сюжета (арест четырех студентов- радиофизиков за игру «с политическим подтекстом») напрямую отсылает к эпизоду «КиШ», когда братьев Лёлю и Осю винтят чекисты за найденные при обыске швамбранские военные карты и планы заговорщиков. В финале беседы с начальником ЧК города Покровска 1919 года мальчишек угощают чаем с сахарином, награждают комплиментами и обещают в скором времени устроить в России светлую жизнь получше швамбранской.
Киевские студенты 1983–1984 годов заняты обустройством собственной реальности: разделили по своим швамбраниям, империям, каганатам и халифатам Евразию, воюют и торгуют; интриги, дипломатия.
Всё последующее дольше и горше сахарина: два месяца за Конторой, отчисление из универа, Советская армия, и — как подспудно констатируется со скупой мужской слезой — загубленные (пусть и не насовсем, хотя одна и насовсем) жизни.
Тут, собственно, и возникает вопрос, который уже не отпустит читателя, — о достоверности фабулы. Не о художественной правде («У Гоголя черт входит в избу — верю, у писателя N учительница в класс — не верю»), а именно о соответствии фактуры историческим или (в случае мутноватых бизнес-схем из романа «Истеми») — экономическим реалиям.
Воля ваша, но чрезвычайно трудно поверить в то, чтобы киевский КГБ вдруг поволок четырех ботаников в острог за геополитический виртуал. Да еще на закате Совка, когда астматический генсек К. У. Черненко олицетворял собой гниение и распад идеологии, похороны вождей превратились в шоу маст гоу, а первоклассники рассказывали политические анекдоты друг другу и родителям… Может, конечно, в УССР Контора отличалась особенной свирепостью, но не большей, думаю, чем глава МГБ Абакумов в 1951 году, который высказался об участниках некоего «Союза борьбы за дело революции» (16 юношей и девушек, обсуждавших, между прочим, план убийства Маленкова): «Способны только на болтовню… Серьезных террористических намерений у них не было».
Чекисты могли быть дураками, но едва ли — параноиками, а что с какого-то момента увлеклись игрой вместе с ребятами — достоверности сюжету не добавляет.
Это я всё к тому, что и тогда особым оруэллом не пахло, а уж сегодня с двойным подозрением следует относиться к разговорам о «запрещенности», цензуре и прочем неформате. Хотя последний теперь понятие не только вкусовое, но и политическое.
Продвинутая аудитория «Эха Москвы» все новогодние каникулы-2012 делилась впечатлениями о голубых: огоньках, галкиных, борях моисеевых. На высочайшем градусе сердец и глоток. Чего там было больше — гомофобии или гражданского протеста (а в декабре прогремели Сахаровы и Болотные, эховская аудитория самообольщалась и бралась за руки, чтоб не пропасть поодиночке), судить не берусь. Скорее, стремления заменить чужую попсу своей, социально близкой.
Впрочем, был краткий эпизод в обозримом прошлом, когда музыка преследовалась целыми жанрами. Всё тот же К. У. Черненко.
Появился список запрещенных рок-групп, зарубежных и наших, концертная деятельность прекратилась в принципе, редкие квартирники проходили в атмосфере тотального стрёма; именно тогда посадили культовых сегодня музыкантов — Алексея Романова из «Воскресенья» и екатеринбургского поэта и певца Александра Новикова.
Тогдашний список запрещенных рок-групп был своеобразным хит-парадом. И хотя невиннейшие «Альянс» и «Альфа» соседствовали там с «Аквариумом» и «Автоматическими удовлетворителями» (равно как Dschinghis Khan с Pink Floyd, но тут уж ладно), составитель обнажал явные вкус и знание темы. Ежели сегодня за хит-парад от власти держать музыкальные чарты центральных каналов, это будет даже не сравнение в чью-то пользу, но затянувшийся в дурную бесконечность клип по мотивам анекдота «дотрахались до мышей».
Забавно, кстати, — то был 1984 год. Ага, Джордж Оруэлл и диссидент Андрей Амальрик («Просуществует ли Советский Союз до 1984 года»), и пророчества их в общем сбывались. Трудновато сейчас представить именитого писателя, взявшего ответственность хотя бы за 2020 год (Владимир Путин не в счет) и соответствующую дату на обложку.
Сбывается один Экклезиаст, но это как везде и всегда.
Так вот, о цензуре. Олег Газманов как-то рассказал «Комсомолке», что его мегахит «Я рожден в Советском Союзе, сделан я в СССР» (жалкая калька с Born in the U.S.A Брюса Спрингстина, убогий каталог из балетов, ракетов и спецназов) был запрещен к исполнению в Кремлевском дворце — на концерте ожидался Путин. Не только на концерте — отчетливо помню, что в каком-то из вариантов «Рожденного» Путин звучал в общем ряду:
А вы изволите говорить про цензуру…
Впрочем, есть на сегодняшний день пограничная — во многих смыслах — ситуация с девушками- акционистками, называющими себя Pussy Riot. Тут случились последствия даже не цензурные, а прямо репрессивные, слабо закамуфлированные статьями УК и УПК. Однако и акции «пусек» кисок к панку как музыкальному течению также имеют самое минимальное отношение, по сути — это революционная пропаганда, слегка замаскированная под актуальное искусство.
У действа Pussy Riot «Богородице, Дево, Путина прогони» в Храме Христа Спасителя, названного девушками панк-молебном, был пролог на Красной площади и Лобном месте — исполнение песни «Путин зассал», она-то, похоже, и была воспринята как оскорбление величества, а уж храмовая акция засчитана до кучи. И для полновесного состава.
Церковь на фоне сем выглядит как уличный терпила, который уже не помнит точно, то ли он украл, то ли у него, но выйти из процесса никак не может.
Представим себе: некий именитый сыщик давно мечтает посадить всерьез и надолго не менее
