вправо, кто влево, получая увесистые, но незримые оплеухи.
Ондуласт пошатнулся, сел, закрывая трясущимися руками лицо и завывая в голос. Он хотел жить, жить, жить!
– Убирайся отсюда, – услыхал он холодные слова Сежес. – Правитель Мельина не желает кровопролития. А теперь…
…За воротами Гунберга что-то ярко сверкнуло, повалили клубы почти невидимого в сгустившемся мраке дыма, и тяжёлые створки с грохотом рухнули, сорванные с петель. В проёме появилась Сежес, залихватски закинувшая конец плаща через плечо.
– Заходите, открыто! – громко и звонко крикнула она легионерам.
…Сидри с трудом приподнялся, очумело вертя головой, – шлем на ней уже отсутствовал. Отсутствовал и топор, как, впрочем, и панцирь. А прямо над гномом нависал, напряжённо и зло глядя ему прямо в глаза, имперский легионер в полном вооружении. Доспехи высеребрены – значит, Сидри угодил в лапы Первому легиону, императорской гвардии.
– Itta, Ypud, – твёрдо сказал человек. «Вставай, гном».
Странно, почему они не связали мне руки? Ну, дураки, сейчас вы за это поплатитесь…
Вокруг зашевелились сородичи Сидри – у большинства, как убедился он, оказались надеты колодки. Верно, Сидри очнулся раньше, чем до него добрались. Эх, мне бы сейчас Драгнир…
Я ведь держал его. Ладони помнят. Мы шли с запада на восток, и никто не мог нас остановить. Малой дружиной мы опрокидывали легионы, а теперь – пойдём в цепях на рабский рынок?..
Откуда взялась мысль о рабстве, Сидри не знал. Может, именно от колодок, в которые легионеры деловито забивали его друзей?..
Гном взревел бешеным вепрем, выставив плечо, ринулся на ближайшего имперского солдата – тот ловко увернулся, наотмашь хлестнул Сидри копейным древком; гном взвыл, но на ногах устоял. Слепая ярость затуманила взор, он вцепился в рукоятку короткого, чуть изогнутого кинжала на правом бедре легионера, успел ощутить ладонью обточенную кость оленьего рога, и… Спину между лопатками разодрала дикая боль. Что-то тупое и холодное всунулось туда, словно таран, бивший крепостные врата. Но, к счастью, это длилось недолго.
– И к чему это? – недовольно проворчал центурион, глядя на мёртвого гнома, застывшего лицом вниз в луже собственной крови. – Не мог угомонить иначе, Герний?
– Виноват. – Легионер стоял навытяжку. – Не хотел я его убивать, честное слово. Сам думал – тупым концом копья, а оказалось…
– За «оказалось» – таскать тебе сегодня трупы весь день до заката, – угрюмо бросил центурион. – В Первом легионе да такой позор! Не видел, чем бьёт, мыслимое ли дело!.. Вали с глаз моих, Герний.
– Слушаюсь!..
…Тело Сидри вместе с полудюжиной других бедолаг, не пожелавших сдаться или бросившихся на легионеров с голыми руками, отдали гномам Баламута – Император велел их хирду не вмешиваться в уличные потасовки, а заняться пленными и «достойным погребением» убитых.
…Мэтр Ондуласт трясся куда сильнее всем известного осинового листа, пока его вели по гунбергскому предместью. Город достался узурпатору почти без боя. Проклятая Сежес, набрав поистине великую силу, сокрушила городские ворота и смела защитников на ближайших к ним участках стены – штурмовые манипулы Первого и Третьего легионов без помех и потерь ворвались внутрь. Пока развернулись три сотни рыцарей, стоявших в «резерве», то есть спавших в городской ратуше, пока с других частей стены не подоспели дружинники – Серебряные Латы, словно хороший, остро отточенный клинок, успели прорваться к самому сердцу Гунберга, рыночной площади. Там, сомкнув щиты и выставив копья, осыпая пилумами высыпавших рыцарей, из которых мало кто успел вскочить в седло и полностью вооружиться, они опрокинули защитников.
Пробравшись боковыми улочками, в спину мятежникам ударили воины Третьего легиона, и к полуночи всё было кончено. Уцелевшие бароны, их дружинники и силком поставленные в пехоту арендаторы сложили оружие. Последние, впрочем, стали сдаваться, едва завидев наступающих легионеров.
Сдались не все маги, кое-где Серебряные Латы пустили в ход заветные «сборы» Сежес. Задыхаясь от кашля, катаясь по земле и раздирая ногтями грудь, чародеи попадали в плен точно так же, как и «добровольно сдавшийся» Ондуласт. Сейчас кутульский маг горько жалел, что не попал в следующую, ещё более желанную категорию – «добровольно сдавшийся, не оказавший до этого сопротивления».
Их вели кое-где выгоревшим, посадом, деловитые пожарные команды из всё тех же легионеров вместе с жителями растаскивали обугленные брёвна.
Ондуласта сопровождала пара молодых и очень серьёзных магов, из сторонников Сежес, сразу ушедших вместе с ней, когда только решалось, можно ли иметь дело с «возвратившимся безумцем».
Миновали кучку воинов и простолюдинов, тушивших наполовину сгрревший сарай.
Ондуласт втянул голову в плечи. Ничего хорошего ему ожидать не приходилось. И точно.
– А ведь енто он у меня дочку забрал! – выкрикнула вдруг какая-то женщина, в драном кожушке и худом платье. – Он, как есть он, магик проклятущий!..
Ондуласт обмер, а желудок его скорчило жестоким спазмом.
Остальной люд, только что усердно растаскивавший обугленные огрызки сруба, молча и недобро надвинулся на конвой Ондуласта. Трое легионеров сдвинули щиты, старший прикрикнул – мол, сей магик есть пленник повелителя, Императора Мельина, и всякий, кто покусится…
Просвистел первый камень. Пущенный ловкой рукой, пролетел над щитами солдат и угодил прямо в плечо мэтру. Ондуласт подскочил, взвизгнул, бросился наутёк – слепо, прямо на какой-то плетень. Женщина в кожушке первой ринулась в погоню, за ней, с проклятиями – трое легионеров. Молодые маги остались на месте, один поспешно сплёл руки перед грудью, что-то прошептал – правая нога Ондуласта онемела, как раз в тот момент, когда он пытался перемахнуть через второй ряд плетня.
Перехватило дух, когда чародей увидел прямо под собой заточенный кол, нацелившийся ему в живот. Нога подвернулась, соскользнула, и…
Легионеры успели первыми, женщина в кожушке потратила лишний миг, чтобы схватить валявшиеся возле раскрытых ворот хлева вилы. С ловкостью, которой позавидовал бы иной велит, она ткнула острие прямо в висок истошно вопившему Ондуласту, обхватившему развороченный колом живот. Крики мага тотчас оборвались.
…Император въехал в Гунберг следующим утром. На ратушной площади его ждали молчаливые ряды пленных – сдавшиеся бароны с дружинниками. Пахарей распустили по домам ещё ночью.
Мятежники мрачно молчали. Надо полагать, в памяти у всех накрепко засели памятные указы правителя Мельина – как должно поступать с теми, кто, несмотря на все «увещевания многие», не отречётся от Конгрегации. Конечно, тут, в Гунберге, собрались самые худородные из восставших – вся верхушка засела в Мельине, самые же умные, или дальновидные, что порой одно и то же, – в Ежелине, до которого ещё не один день пути.
Рядом с Императором ехал известный многим проконсул Клавдий, ближе к правителю Мельина – чародейка в голубом, проклинаемая многими Сежес; ещё ближе – черноволосая девушка Дану; эту пока что совсем не проклинали. Пока что.
Подойдя к Гунбергу, Император не тратил время на переговоры и требования сложить оружие. Мятежники расценили это как несомненный знак судьбы – с заранее осуждёнными говорить действительно смысла нет.
Император привычно держал чуть на отшибе кровоточащую левую руку. Казалось бы – свыкнуться с таким невозможно. Оказалось – очень даже и вполне. Когда понимаешь, что идёшь против силы, по сравнению с которой твоя жизнь – даже не разменная монета, а нечто куда мельче. Люди здесь вообще просто источник, средство, ингредиент, обладающий некими свойствами. Требуется чем-то особенный Император Мельина – а подать его сюда, и сколько других людишек, даже наших же собственных слуг, сгинет, добывая драгоценную добычу, никого не волнует. В принципе не может волновать. Даже не как у самого жестокого и бесчеловечного тирана. Никакой тиран невозможен без подданных и слуг, а Нерг ни в тех, ни в других не нуждался. Людей можно заменить. Не всегда, но в тех случаях, когда нельзя, люди всё равно оставались всего лишь ингредиентами. Не «говорящими вещами», не «двуногим скотом», а именно компонентами, подобно всевозможным солям и кислотам для алхимика.
