Сейчас перед Императором мрачно переминались с ноги на ногу почти две с половиной сотни разоруженных рыцарей. Баронов тут раз, два и обчёлся, всё больше дружинники, безземельные, получившие скромные наделы от сеньоров, или же и вовсе живущие подачками с баронских или рыцарских столов. Впрочем, редко какой рыцарь мог содержать больше пяти-шести бойцов, следовавших за ним в сражение.
Все они приговорены, думал Император. Сегодня каждая капля, скатывавшаяся с левой кисти, отзывалась тягучей болью во всей изувеченной руке. Мы все приговорены, все оказались в заложниках у нергианцев. Даже Радуга, многие десятилетия, если не века, считавшая себя единственной настоящей хозяйкой Мельина. Они долго плели интриги, аккуратно подводя к нужному для себя исходу. Кому оказалась выгодна схватка Семицветья и Империи? Только им. Кто надеется извлечь какие-то бенефиции из страшного Разлома, наступления козлоногих и так далее? Опять же один лишь Нерг. Что? Семандра? Если твари из бездны возобновят натиск на восток, то рано или поздно доберутся и до «свободных» королевств. Конечно, семандрийцы могут этого не понимать, вообще не представлять себе опасности, но это уже не имеет значения. Важно лишь, что из всех бед и несчастий Мельина с завидным постоянством выгоду извлекали лишь всебесцветные.
– Есть ли здесь те, кто хватал детей? – вполголоса спросил Император, нагибаясь к Сеамни.
– Есть, – чуть помедлив, отозвалась Дану, лицо её дрогнуло, ладонь прошлась по животу.
– Есть, – подтвердила и Сежес, пальцы чародейки коснулись висящего на шее гномьего оберега. – Кровь метит сразу и навсегда.
– Их – повесить, – бросил Император. – Остальных – отпустить по домам. Оружие не возвращать.
Сежес медленно повела головой, словно пытаясь без слов сказать: «ну и ну!»
Правитель Мельина тронул поводья, пустил коня медленным шагом вдоль строя пленных.
Да, Сежес и Сеамни выберут. Бестрепетно проедутся следом, молча указывая то на одного, то на другого. Легионеры выволокут упирающихся из толпы, быстро скрутят руки.
Может, это неправильно; может, эти вояки лишь выполняли приказы магов. Последних, кстати, удалось захватить немного, большинство быстро поняло, что происходит, и сумело удрать, даже не попытавшись оказать сопротивление. Одного, захваченного прямо на стене, к сожалению, ожидал самосуд.
– Этот, – услыхал он шёпот Тайде. И сразу – «да» Сежес.
Император кивком указал на могучего затравленно озиравшегося рыцаря в изорванном кафтане без гербов.
– А-а-а, за что?! – истошно завопил тот, извиваясь в руках четверых дюжих легионеров. Правитель не обернулся.
– Клавдий, передай охране, кто это такие и за что. Скажи – охотники за детьми. Скажи – Радуга приносила малышей в жертву.
Проконсул молча кивнул, сделал знак совсем молодому легату-порученцу.
…Всего из пленных выдернули больше двух десятков – тех, кто помогал магам Радуги ловить детишек по окрестным селениям и самому Гунбергу. Отделённые, кажется, поняли, в чём дело, – судя по волчьим взглядам. Вокруг них сомкнулось кольцо солдат из Третьего легиона, центурион шепнул что-то своим людям, и теперь они, в свою очередь, глядели на пленных настоящими волками – верно, успел поделиться полученными от Клавдия вестями.
На площади и возле неё уже стало черным-черно от собравшегося люда. Наверное, сбежался весь Гунберг. Вольные заметно напряглись, плотнее сомкнув кольцо вокруг Императора, – момент для покушения сейчас – лучше не придумаешь. Достаточно одного удачно пущенного огнешара, одного затаившегося на каком-нибудь чердаке мага Радуги.
Выдвинулась ещё одна манипула Третьего легиона, выразительно нацелилась на заволновавшихся пленных остриями многочисленных пилумов.
Император остановил коня, приподнялся в стременах.
– Добрый народ Гунберга! – Зычный голос разнёсся по всей площади, однако искалеченная рука отозвалась болью, глубокой, таящейся в самой сердцевине костей, и ещё быстрее стали срываться тяжело-алые капли с левой кисти. – Мои верноподданные горожане, мятеж так называемой Конгрегации пресечён. Сюда возвращается имперское правосудие. Я знаю, многие из вас лишились детей, захваченных обезумевшими магами Радуги. Эти, – он ткнул пальцем себе за спину, – помогали им. Вольно или невольно, под угрозой смерти или как-то ещё – неважно. Империя запрещает человеческие жертвоприношения…
– У нас был рескрипт! Твой рескрипт, узурпатор! – отчаянно завопил тот самый верзила, первым выдерну тый из строя. – Ты сам дал его Нергу! Са-а-ам!
Как и следовало ожидать. Конечно, с той проклятой грамотой им стало куда легче. А я-то ещё удивлялся, зачем им потребовалось формальное разрешение в воцарившемся хаосе… Умны вы, всебесцветные, ничего не скажешь.
– Всебесцветный Орден Нерг вытребовал себе это, обещая в ответ спасение Мельина! – Император не за мешкался с ответом. Сейчас главное – отвечать резко и быстро, не задумываясь и не колеблясь, с «победи тельным видом», как советовала читанная в юности книга «О водительстве народов». – Он вымогал это «право», когда от Разлома на нас шла стена злобных тварей, пожиравших всё живое. Он обещал, что в час решающей битвы, когда легионы стояли в одиночестве против сонма чудовищ, какой не приснится и в ночном кошмаре, нам придут на помощь. Никто не пришёл. Нам пришлось отступать, отдавая козлоногим страшилищам наши города, деревни и поля. Наши верноподданные претерпели великие муки, множество их принуждено было бежать, бросая всё нажитое. А сколько тех, кого настигли и сожрали твари Разлома?! Нерг нарушил слово. Сделка не состоялась. И ещё, рыцарь, – Император яростно повернулся к верзиле, – скажи, видел ли ты сам эту грамоту?
– Видел! – не сдавался тот. – Своими глазами, вот как тебя сейчас, узурпатор!
Смел, что и говорить.
– А было ли там сказано, – загремел Император, – что я, правитель Мельина, сам должен решить, кому умирать за то, чтобы жил наш мир?! Это моё бремя и моя беда. И те, кто помогал Нергу, кто забирал детей, вырывал из рук родителей, чтобы зарезать, точно поросят, – повинны смерти.
Толпа дружно взревела – похоже, детские жертвоприношения успели довести людей до последней черты.
Два с половиной десятка обвинённых встретили приговор по-разному – кто-то упал на колени, громко умоляя о пощаде, кто-то сел прямо в пыль, тупо уставясь в одну точку, кто-то и вовсе постыдно разрыдался.
– У нас была грамота! – не сдавался верзила. – С императорской печатью! Ты сам признал, узурпатор! А всё прочее – то словеса! Народ, мы его волю выполняли! Его, слышите, его! Этого и бейте!
Кер-Тинор вопросительно взглянул на Императора, однако тот лишь-покачал головой. Зарубить дерзкого прямо сейчас – значило сделать его героем и страдальцем.
Вместо этого правитель Мельина повернулся к не сводящим с него глаз легионерам и жителям Гунберга. Поднял руку – левую, с которой не переставая сочилась кровь. По толпе прокатился мгновенный ропот, прокатился и испуганно затих.
– Вы слышали – этот смелый рыцарь обвинил меня, своего Императора. Что ж, я отвечу, а вы слушайте, и не говорите, что не слышали.
Так почему я приговорил этих? Не дав оправдаться, не назвав защитника, как положено по древним хартиям вольностей благородного сословия. Вы хотите знать?.. Потому что добрый рыцарь, храбрый солдат, честный купец или заботливый пахарь не пойдёт ловить детей, зная, что их ждёт жертвенный нож в руке мага. Такой не станет прикрываться грамотами и указами. На такое способны лишь гнилые души, совсем пропащие, кому одна дорога – в Разлом. Вернее даже не души, душонки.
Не станут добрые люди творить такое и «всего лишь выполняя приказ».
А ты, наш Император, спросите вы, мои верноподданные – разве ты не купил собственную жизнь за ужасную цену, пожаловав Нергу право на кровь? Не расплатился жизнями наших детей, а теперь оправдываешься, жалко и неумело?
Голос Императора гремел так, что, казалось, слышно во всём Гунберге.
– Да, всё именно так. Когда нас припёрли к стене твари Разлома, а Нерг пообещал помощь. Я купил
