эту помощь. И теперь иду с войском прямо ко Всебесцветной башне – расплатиться. Сровнять её с землёй. И я первым пойду на штурм, впереди всех когорт, потому что иначе вокруг той башни воздвигнется вал из человеческих тел.
Знайте, люди, знайте, мои добрые верноподданные, знайте, храбрые воины моих легионов, – меня жжёт и мучает стыд за ту сделку. И хотя б частично вернуть вам долг я могу одним лишь способом – дотла выжечь эту язву на теле Мельина и самому сгореть вместе с ней.
Сеамни вскрикнула, зажимая рот, Кер-Тинор яростно вскинул подбородок, схватилась за голову Сежес; а по всему собравшемуся многолюдству прокатилась волна:
– Живи вечно, наш Император!
– Смерть Нергу! На осину бесцветных!
– Смерть магикам зловредным!
Правитель Мельина медленно опустил кровоточащую руку – левая пола плаща успела покрыться россыпью алых точек.
– Этих, – кивнул он на приговорённых, – повесить немедленно. На чём придётся. Сгодится любая крыша и любой угол.
– Повелитель! – заорал всё тот же верзила. – Повелитель! Раз ты первым на бесцветных пойдёшь… дозволь с тобой рядом! Уж лучше огнешар в рожу, чем в петле болтаться. А мы не подведём, не подведём ведь, а?! – Он уже обращался к остальным товарищам по несчастью. – Пусть поляжем, но хоть не на рынке, за шею подвешенными!
Император усмехнулся:
– Мы все приговорены. Эй, там, с верёвками! Не мешкать. Детишки тебя небось тоже просили. Да только ты ведь ни одного не отпустил, не помог бежать, не спрятал от магиков.
Верзила завыл, рухнул на колени, задёргался; правда, кричал он недолго.
Гунберг остался позади. Легионы шли ходко, солдатские шутки умолкли – в манипулах из уст в уста передавался рассказ о случившемся на рыночной площади. Император решил идти на штурм Нерга первым, да мыслимое ль дело! Нет, не годится, никак не годится. Мы пойдём, легионеры, солдатская кость. А Император должен путь указать, решить, кого рубим и как. На то он, Император, и поставлен. С делами своими мы сами управимся, а когда надо разить всем многолюдством, как одним кулаком, – тут-то он и нужен. И позади войска, никак не впереди.
Сеамни молча плакала и зло кусала губы, Сежес воздевала руки и закатывала глаза, Клавдий ругался шёпотом. Кер-Тинор красноречиво молчал.
Император торопился. После приснопамятной речи левая рука закровила сильнее; теперь он всё чаще ощупывал белую перчатку, вновь и вновь представляя, как надевает её, целится – и огненный кулак таранит стену, в пролом устремляются легионеры…
Так ты готов оставить Империю наедине с козлоногими? Ну да, набросал горячих слов и теперь готов сгореть сам, лишь бы исполнить обещанное? Это нетрудно. А что с Разломом? Кто его закроет и как? Клавдий? Сежес? Или, может, сам пристыженный Нерг? На чьём месте я бы уже начал тревожить легионы магическими атаками. При умении нергианцев шастать по дольменам…
А ночью плечо становилось влажным от слёз Сеамни. Она плакала беззвучно, замирая с раскрытыми глазами, не всхлипывая, вообще не издавая ни звука. Не спрашивала «почему?!», не рыдала «на кого ж ты меня оставляешь?!». Молчала.
Потому что знала – иначе Гвин перестанет быть Императором для самого себя. Знала – он пойдёт на штурм первым и будет искать победы. И если победить возможно будет только пожертвовав собой – он пожертвует. В конце концов, все распоряжения даны, а большая императорская печать самолично распилена натрое тонкой гномьей пилкой, с немалым трудом отысканной Баламутом.
Где-то за их спинами, знал Император, из Мельина вырвались бароны, наконец-то разобравшись, с кем имеют дело. Скаррон всё сделал наилучшим образом – выстроив легион в несколько квадратов, стал отступать к Арсинуму, чьи жители прислали гонцов: мол, готовы сидеть в осаде вместе с вами, но баронов не впустим.
Конгрегация заглотила приманку, но лишь частично. Девятый Железный слыл слишком серьёзным противником, чтобы беспечно оставлять его в собственном тылу. Большая часть конницы ринулась по следу Императора.
– Пусть себе скачут, – только и бросил правитель Мельина, когда всё тот же Марий Аастер принёс вести о баронских сотнях.
Оправдалось и другое предчувствие Императора – Радуга оправилась от потрясения после небывало лёгкого падения Гунберга и прибегла к новой тактике. Вернее, к ново-старой – так воевали Дану в последние годы открытой войны, когда сил для настоящего сражения с имперскими легионами у них уже не осталось.
Нападения из засад, внезапные налёты небольших конных отрядов, сразу же бросавшихся наутёк. Легионы по-прежнему останавливались на ночлег в укреплённых лагерях – отличная мишень для огнешара, какой сумеет запустить даже паренёк из приготовишек. Сейчас из безопасного, как казалось ещё совсем недавно, Ежелина вылезли отнюдь не приготовишки, и в когортах начались потери. В ответ, не дожидаясь команд, легаты окружали места ночёвок тройными кольцами секретов, вынесенных далеко в окрестные леса.
Сработало – первая же ночь принесла полтора десятка трупов и дюжину пленных – чародеев Радуги, далеко не самых слабых, но всё ж не из Всебесцветного Ордена. Нерг по-прежнему чего-то ждал.
Вскоре за Гунбергом войско пересекло старую границу полосы Смертного Ливня; потянулись длинные каменные сараи ныне позаброшенных убежищ, возведённых для запоздавших странников, хутора и починки щеголяли могучими стенами и толстенными крышами, окна закрывали ставни, что сошли бы и за крепостные ворота.
Здесь Радуга показала, что её арсеналы ещё не опустели: появились оборотни и вампиры. Специально выведенные, натасканные на кровь, не знающие, что такое «выживание». Собственно, выживать им и не полагалось.
В полном соответствии с традицией, каждый укушенный легионер обращался в точное подобие укусившего. Оборотни умирали, лишь когда им удавалось снести голову или изрубить в куски; вампиров простая сталь не брала вовсе. Пришлось вмешиваться Сежес; небо полыхало всю ночь, мрак хлестали длинные плети молний, и вернулась чародейка только под утро.
– Повелитель, прикажите двум когортам сжечь трупы, – только и проговорила она, без сил повалившись на ложе.
…Больше до самого Ежелина имперскую армию никто не беспокоил. Баронская кавалерия висела на плечах, однако арьергардные легионы знали своё дело: после двух успешных засад мятежники сделались куда осторожнее.
Сежес призналась Императору, что каждый день чувствует «попытки магического нападения», однако пирамида не прошла даром – ей удаётся отражать все удары, правда, сколько ещё продержится у неё эта сила, она не знает.
Император кивнул. Он сам думал о том же – пламень разрушенного им камня впитался им в сердцевину костей, такое не проходит бесследно.
– Нам бы дотянуть до Нерга, Сежес…
– Нет, – возражала чародейка. – Нам бы дотянуть до Разлома, повелитель.
Она права, думал Император. Он заставлял себя думать о войне, только о ней – лишь бы не о том живом комочке, что с каждым днём рос внутри его Тайде. Нельзя его ждать, нельзя, твердил себе Император. Нельзя привыкать к этой мысли, нельзя представлять, как станешь носить его на руках, ерошить мягкие волосики, слушать его смех и чувствовать на шее пару обнимающих её маленьких ручек. Нельзя. Потому что иначе дрогнешь и там, в Нерге (или же около Разлома) не сделаешь то, что требует от тебя Мельин.
Клавдий и командиры легионов всё настойчивее предлагали остановиться и дать сражение
