древние обитатели Унголианта, начало их начал скрыто даже от наездника, несущегося сейчас над скованными льдом водами; где-то в тёмном мире теряется и зарождение первого из великих корней.
В тайных пределах, расположенных, казалось бы, совсем близко – протяни руку, и дотянешься, – бьёт второй источник, источник Мимира. Давным-давно самый мудрый из ётунов встал возле него на стражу, получив в награду бессмертие. Некоторое время назад всадник сумел пробраться к источнику; он оставил в залог свой правый глаз, но зато испил воды и, как утверждают сладкоголосые певцы, для него «нет теперь тайн ни в прошлом, ни в грядущем».
Конечно, это не так. Загадок осталось предостаточно, но теперь он знает, как подступаться к ним, даже смотря на мир одним-единственным глазом. Кому-то это представляется великой и недоступной мудростью – но сам наездник больше всего верит в своё копьё, своё знание рун и заклятий, да ещё – в силу оружия своих сородичей.
Над головой сгущаются тучи, трутся мягкими боками о неподатливый небесный хрусталь – восьминогого жеребца, способного скакать по воздуху, словно по земле, заметили. Впрочем, наездник и не скрывался. Ага!.. что это там такое внизу?
Обычно разведка, дальний дозор – удел двух воронов, Хугина и Мунина, или волков – Гери с Фреки. Люди верят, что за день, торопясь вслед солнцу, они успевают обежать или облететь весь мир…
Но сегодня – особый случай. Вороны принесли весть, что инеистые великаны вместе с горными собратьями выкладывают на льду огромные руны, не жалея спин, откалывают от прибрежных скал острые чёрные глыбы, волокут – и на белом покрывале возникают узоры, странные, пугающие и отталкивающие. Даже вороны, устойчивые ко всякой волшбе, не смогли их разглядеть в подробностях. Не говоря уж о волках. Что-то куда могущественнее обычной магии отвело им взоры, обычно такие острые и всепроникающие. Всадник отправился сам.
Он любил подобные странствия, как любил весёлый пир или честную схватку грудь на грудь. Порой да, приходилось нарушать слово, перетолковывать клятвы – потому что его попечению вверен целый мир, а он должен жить. Иначе нет смысла и в существовании хранящих его богов.
…Ётуны сильны, но не слишком умны. Всё лезут и лезут на рожон, лезут и, конечно же, гибнут. Остаются их дети, обуреваемые жаждой мести, и всё повторяется сначала. Что ж, всадник отнюдь не против. Глупцов, не умеющих учиться, – ему не жаль. Пусть их кровь льётся потоками, она очищает мир. Значит, он сам и его сородичи властвуют здесь по праву. Ибо кто побеждает – тот и прав.
Пронёсся и утонул в дымке Заслонный остров, откатились волны Льдистого моря; остались позади Полуночные горы и Гнипахеллир, восьминогий Слейпнир миновал пещеру Гарма – и вот они, белые замёрзшие поля. Вотчина ётунов, инеистых великанов. Над скованными несокрушимым панцирем водами вечно кружат исполинские колёса непроглядных облаков, сеющих снегом даже в разгар короткого лета – великаны не привечают солнце, их хладным сердцам милей вьюжная полумгла. Однако вот и они сами.
Всадник сдерживает бег восьминогого коня; тот храпит и пятится, словно самая обычная лошадь, учуявшая волков.
Далеко внизу, на белой глади льдов, медленно движутся фигурки ётунов; кованый морозами панцирь перечеркнули извивы рун. Разглядеть их можно лишь с большой высоты, и как это ётуны только смогли изваять такое? Крыльев-то у них нет, да и способных скакать по облакам жеребцов тоже.
Всадник перегибается, сощуривается – что такое? Почему глаза полны словно бабьей водой? Отчего расплываются очертания выложенных из камня руниров?
Наездник с досадой вскидывает руку в боевой рукавице, проводит по лицу. Нет, всё как и было. Придётся снизиться, может, станет лучше?
Слейпнир срывается с места, повинуясь хозяйской руке, однако волшебный конь недоволен – он явно с большей охотой повернул бы назад. Так, тут и впрямь чуть лучше. Что ж вы тут навыкладывали-то, ётуны? Откуда вдруг такая любовь к заветным письменам? Вы и к простой-то грамоте питаете отвращение, до сих пор передавая секреты собственной волшбы только из уст в уста.
Нечто небывалое должно случиться, чтобы племена инеистых великанов отринули б вечные распри и вот так, дружно, как один, принялись за дело, нелёгкое даже при их росте и силе.
Руны выложены огромным кругом, словно целят со всех сторон в некую точку, «средоточие отвержения», как сказал бы Сын Девяти Матерей. Очертания вроде бы знакомые, но к каждой руне добавлено нечто, меняющее значение. Или это просто от ётунской неграмотности?
Вот как будто бы иг, «власть», но правая ножка перечёркнута. Вот перевёрнутая в другую сторону ТЪигз, «добрые вести». Вот На§а11, «горе, злая судьба», но увенчанная чем-то вроде трёхрогой короны. А вот и Уеу, «путь мёртвых», но рассечена крест-накрест. И последняя, пятая – Туг, «война», но простая стрела обзавелась каким-то опереньем. А куда ж они целятся? Что в середине?
Круг. Пустой круг. Его нет в перечне обычных рун, пустой камень означает «судьбу» или «рок», начало и конец. А круг… Слейпнир яростно ржёт и мотает головой, отказываясь спускаться. Глаз режет, он слезится уже так, что всадник ничего не может разглядеть, – однако чудится ли ему, что там, в самом центре круга, крошечная тёмная точка? Ещё одна руна – но в сравнении с остальными исполинами эта – настоящий карлик.
Твёрдая рука гонит восьминогого жеребца вперёд, и чудесный конь смиряется с волей наездника.
Инеистые замечают незваного гостя. Бросают работу, тяжеленные чёрные глыбы летят в снег, однако никто не хватается за оружие. Слейпнира провожают мрачные взгляды из-под громадных натруженных ладоней, и взгляды эти наезднику не нравятся чрезвычайно. Уж лучше бы засвистели пращи, пусть бы обрушился каменный град…
Да, вот она, последняя руна. И, против ожиданий, она ничуть не изменена., оба1, «наследственная земля». Правда, она же может значить «начало и конец», помимо пустого рунира. Что за наваждение?
«Спускайся и поговорим, могучий О?дин».
Слова отдаются железным лязгом, Слейпнир дико ржёт, почти вскрикивает в ужасе. Холодная и злая сила тянет всадника вниз, туда, на снег, к острым, словно наконечники копий, торосам.
Что ж, он, О?дин, как его называют, «отец человечества», «сын Бестлы», «сын Бора», «потомок Бури», «Хрофт», «Игг» – и ещё множеством иных имён – спустится и поговорит. Он ещё никогда не бежал от опасности. А в случае надобности – не подведёт Гунгнир, трёхострое копьё, найденное им в своё время на равнинах Иды. Брошенное, оно всегда вернётся к нему в руку, а заветный металл, уру, неведомый никому даже в Асгарде, на века удержит начарованное.
Но даже он, отец богов, сейчас с трудом успокаивает Слейпнира. Волшебный конь словно обезумел, рвётся сквозь метель так, будто хочет разбить себе грудь о крепкие, словно гранит, ропаки.
«Поговорим, ас воронов».
Что ж, поговорим.
– Только с кем? Я не вижу никого достойного! – громко провозглашает О?дин, оказавшись на снегу. – Вокруг лишь простые камнетёсы!
«Устрою ли я тебя, о брат Вили?»
– Кто ты? Покажись! – требует Отец Дружин, для верности взмахивая копьём.
«Я и далеко, и близко. Увы, я не в силах выйти и приветствовать могучего прародителя богов так, как он того достоин. Быть может, мои речи недостаточно учтивы, о Хрофт, но смысл их пусть не ускользнёт от тебя».
– Кто ты?!
«Лаувейя, о Йгг, и не говори, что это имя тебе незнакомо».
– Знакомо, – усмехается О?дин. – Однако с каких это пор ты стала вещуньей, бабка Слейпнира?
Ответная усмешка, далёкая, пришедшая словно из самого сердца суровых, безжизненных гор.
«Недостойно владыки Асгарда стараться оскорбить бедную женщину. А хексой, ведьмой по-вашему, я была всегда, от начала начал».
– Допустим, – морщится О?дин. – Но что с того? Ты хотела поговорить, так говори, породившая того, кто стал отцом Ванарганду!
«Ты пришёл, потому что не понял значения наших рун, так, о великий Игг? Не отрицай, в таком признании нет урона твоей гордости. Напротив, это признак силы. Уверенный в себе не претерпит ущерба от произнесённых слов».
– Только если они не из уст троллквинны, как говорят на восходном берегу Хьерварда, – возражает
