И улыбнулась сама себе хитренькой улыбкой – ай да Алина, ай да молодец! Какое ж все-таки хлопотное да нервное это дело – детей заводить. А она молодец, так ловко со всем этим справилась.
Потом, по прошествии определенного времени обнаружив, что коварный план все-таки удался, она не удивилась особо. Стало быть, все правильно тогда рассчитала. Значит, так и нужно. И стала тщательно готовиться к грядущему событию, закупая помаленьку необходимые вещи-предметы. На дорогие удовольствия вроде памперсов и всяких подобных штучек особых денег, конечно, не было – велика ли зарплата у вахтерши-то? Но хлопчаткой дешевенькой на пеленки-подгузники запаслась основательно, и одеяльце теплое прикупила, и ползунки-пинеточки всякие. Вообще, продумала она свое будущее безденежное материнство, как ей казалось, очень толково и до мелочей. Все носила, как мышка в норку: разные долгохранящиеся съестные припасы – гречку, манку, сухое молоко, консервы, муку, сахар. И деньжат старалась отложить на черный день побольше, налегала изо всех сил на морковку с капустой да на всякие другие полезные овощи. И счастлива была по-настоящему в этих приятных хлопотах, вслушивалась в саму себя настороженно. Теперь уже не с сердцем вела долгие беседы, а с настоящим, сидящим в ней маленьким человечком – как ему там, внутри, живется, не хочется ли ему чего вкусненького.
В женскую консультацию решила не ходить. Ну их, этих врачей. Знала заранее, что скажут. Нельзя, мол, и все. Сердце не выдержит. А оно-то как раз и поддержало в этот судьбоносный момент – одобрило, видно, ее поступок. И не болело совсем, и дышать давало полной грудью, и даже румянец какой-никакой на щеки выскочил. Все кругом удивлялись только, с чего она так расцвела – и похорошела, и поправилась- округлилась вдруг. Правда, удивляться особо некому было – бабушка-опекунша ее давно померла, а на работе тоже коллег-товарищей – раз-два и обчелся. Ну, соседи еще по дому, которые бабушку помнили. Вот и выходило, что Алина была одна. Совсем. Так до семи месяцев ее беременного состояния никто и не понял. А когда на работе комендантша живот под широкой рубашкой разглядела и, всплеснув по-бабьи руками, погнала срочно в консультацию, поздно было. Врачи тоже, конечно, в ужас пришли, узнав про сердечные ее слабости, и предложили срочно принять меры, то бишь вызвать поскорее какие-то там искусственные роды, но Алина только фигушку им мысленно показала – еще чего! И ушла, поглаживая да поддерживая свой драгоценный живот, подписав какую-то бумагу, в смысл которой особо не вникала – так, ерунда какая-то. Вроде того, что от предложенной помощи она, будучи в здравом уме и твердой памяти, сама отказывается. А когда рожать пришла – сама опять же, – снова руками развели. Все твердили – чудо да чудо. Они еще и не знали, и сама Алина не знала, что настоящее чудо ждет впереди, что родит она себе не одного ребеночка, как заказывала судьбе, а сразу двоих. Сама бы родить не смогла, конечно, сил бы точно не хватило. Врачи кесарево сечение очень удачно сделали и вовремя, главное, – большое им спасибо. Она поначалу испугалась, когда от наркоза отошла, – думала, в глазах двоится от слабости. А когда поняла – обрадовалась, что так вышло. Значит, все правильно. И никакая это не глупая авантюра с собственным здоровьем, как сказала строгая докторша в консультации, а самые настоящие здоровые младенцы- близнецы. Божьи дети. Мальчишки, Борис и Глеб. Теперь уж можно попросить у бабушкиного господа жизни побольше, по полному своему материнскому праву. Детей-то двое! Кроме нее, их никто не поднимет.
Из роддома ее забирала та самая комендантша из дома приезжих, которая первая разглядела выпирающий живот. Хорошая тетка, добрая. Когда Алина в законный декретный отпуск ушла, даже расследование провести затеялась на предмет выяснения того подлеца, который мог бы оказаться отцом Алининых деточек да у кого это хватило совести такую больную да разнесчастную девчонку обрюхатить. Да только потом рукой махнула – разве такое выяснишь. Народу-то с тех пор в подотчетном хозяйстве столько всякого перебывало, что уже никому ничего и не предъявишь. Тем более сама Алинка, видно, того не сильно хочет, раз так долго обо всем помалкивала. Собрав со всего коллектива в день зарплаты небольшую сумму, как говорится, «на зубок», и присовокупив к ней выхлопотанную на комбинате «материальную помощь», она сунула толстенький конвертик в карман Алининого плаща, расцеловала ее троекратно и, утерев быструю слезу, умчалась по своим комендантским делам. А что делать – хозяйство-то хлопотное. Больше чем на два часа и оставить его нельзя без пригляду. Но, убегая, успела Алине сказать, что на работу ее после декрета возьмет обязательно, что бы там ни было. И пусть девочка насчет этого вопроса не волнуется. Главное – чтоб здоровье не подвело.
Она и впрямь долго после родов довольно сносно себя чувствовала. Первый год пролетел – и не заметила. Трудностей много было, конечно, всяческих, но счастья-то все равно больше! Потому что таких, как у нее, сыновей, не было на всем белом свете ни у кого, уж это она совершенно точно знала. А какая еще мать может похвастать полным взаимопониманием с двумя только что родившимися младенцами, скажите? Кто еще может попросить трехмесячных детей не плакать, когда проснутся? Лежать в кроватках, кряхтеть, но не плакать, а ждать, когда проснется мать, потому как ей обязательно подольше поспать надо, потому как сердце, со всеми обстоятельствами вроде бы и смирившееся, последнюю свою привилегию очень четко требует – Алина должна обязательно долго спать. Они даже ножками топать раньше срока начали, мальчишки ее. И мама знала, почему – чтоб на руки не проситься. Коляски-то не было, а таскать их подолгу боялась. Уронит еще, не дай бог. И ели хорошо – все, что предложат. Только рты раскрывали по очереди, как голодные птенцы. Правда, предложить она им ничего особенного не могла. Овсянку в основном. Ну, овощное пюре делала. А еще ей соседи да бывшие сослуживцы помогали здорово. Одежонку всякую несли с выросших сыновей и внуков, сосед-охотник лосятину зимой приносил, сосед-рыбак – всяческую рыбу летом. И пособие мало-мальское на двоих детей тоже полагалось. Чего не жить-то? Живи себе да радуйся! Она надумала уже и на работу пойти, когда Борису и Глебу по два годика исполнилось, и сердобольная комендантша взялась ей даже путевку в детский садик отхлопотать через комбинат как матери-одиночке. Да случился с Алиной ни с того ни с сего сердечный приступ. В больницу не пошла, дома отлежалась, но с тех самых пор приступы стали нападать все чаще, и лицо будто снова покрылось серо-синюшной пылью, и взгляд стал потухшим и загнанным, и прежний сон стал мучить ночами, обваливаясь на грудь потолком и давя всей тяжестью. А потом в ее жизни появился Лёня.
Он просто склонился над ней, охнувшей и будто упавшей на бульварную скамеечку, с обычным человеческим вопросом:
– Вам плохо, девушка? Что с вами? Может, «Скорую» вызвать?
– Нет, спасибо, – махнула ему тогда рукой Алина, страдальчески улыбнувшись бледными губами. – Спасибо, пройдет. Вы идите…
– А дети что – тоже ваши? – не отставал молодой и красивый мужчина, разглядывая притихших и испуганно вжавшихся в материнские бока с двух сторон Бориса и Глеба.
– Да, мои.
– Давайте-ка я вас до дома провожу. У вас лицо такое… Опасное. Пойдемте.
– Нет, нет, не надо. Зачем? Что вы? – сопротивлялась изо всех сил Алина, но помощь тогда приняла. Потому что и в самом деле сомневалась, сможет ли самостоятельно добрести до дома, да еще и дотащить на себе большую кошелку с продуктами. Не оставлять же ее на той бульварной скамейке, кошелку-то.
Лёня довел ее до самой двери, даже вошел вместе с ними в квартиру, удивленно осматриваясь вокруг. Она даже разозлилась тогда – не в музей же пришел, ей-богу! Чего с таким ужасом в глазах разглядывать ее жилище? Бывает, люди и похуже живут. Зато у нее Борис и Глеб есть.
На следующий день он пришел снова. Она даже и пускать его поначалу не хотела – зачем? Но он так посмотрел на нее своими огромными, непонятно-трогательными, добрыми детскими глазищами, что девушка только виновато улыбнулась в ответ и отступила в сторону. И он вошел. А потом оказалось, что еще и игрушки Борису и Глебу принес. Самые настоящие мальчишечьи пистолеты со всякими там взрослыми примочками, и играл с ними долго, до настоящего счастливого их мальчишеского изнеможения. А она лежала на диване, укутавшись в старый плед, смотрела удивленно на эту суету и думала – удобно или не очень, если она попросит этого странного мужчину сварить близнецам кашу, потому как вставать самой после вчерашнего приступа ей страшновато было, а сидеть им целый день на овсяном печенье тоже не дело…
Лёня кашу сварил. Неумело и плохо, но сварил. Ее чаем горячим напоил. И стал приходить каждый день практически. Вот уже почти год продолжается странная их дружба-помощь, по всем правилам получается – будто бог его Алине принес в самый трудный момент. Не зря же она с ним договаривалась, потому что дышать ей становилось с каждым днем все труднее – большую часть времени она так и проводила на диване под пледом, и ни от каких покупаемых Лёней дорогих лекарств проку не было. А позавчера он чуть
