– Да потому, что ты сама перед собой честна. Ты понимаешь и совершенно откровенно проговариваешь свою проблему, что не любишь и не хочешь детей. А другие не понимают и врут сами себе, что хотят быть матерями и отцами. Им просто так нужно, и все тут. И отдайте то, что по жизненной программе успешности-состоятельности положено! Чтоб ущербным не прослыть, не дай бог. У нас тоже таких людей – подавляющее большинство.
– Да, я помню, была у меня одна такая клиентка, – задумчиво произнесла Лиза. – Она в молодости родила ребенка и в роддоме его оставила. За себя испугалась. Да и сердце тогда ничего такого не подсказало. А через двадцать лет опомнилась, да как! Разыскала его в другой семье, у усыновителей, потребовала через суд проведения биологической экспертизы. Любые деньги готова была платить, чтоб вернуть себе дитя. Ох и намаялась я тогда с ней! Никаких законных доводов она слушать не желала. Подай ей родного ребенка, и все тут. Преподнеси на блюдечке.
– Вот ты сама и ответила на все свои вопросы! У твоей клиентки, как видно, файл материнский в сорок лет только открылся. Что ж, бывает. У всякой женщины по-разному. У меня, например, уже к шестнадцати годам это произошло. Представляешь, я в свои шестнадцать уже осознанно хотела ребенка! Не куклу, а ребенка, то есть живую душу, человека, которого нужно любить и уважать. А в восемнадцать уже родила старшего сына – Майкла. Ему сейчас пятнадцать. Потом была Мэрилин, потом Салли, потом Джессика… А три года назад родила пятого ребенка. Сына, Томаса. Привезли мы его с Дейлом домой, суетились вокруг в привычной семейной радости – в общем, все как всегда было. А вечером меня вдруг что-то пронзило, знаешь. Я поначалу и не поняла даже, что это. Как обычно, прошла по детским спальням, перецеловала всех на ночь и стою в коридоре потерянно – такое ощущение было, будто еще куда-то не зашла. Как будто ждет меня еще кто-то с этим вот ритуальным вечерним поцелуем. Или зовет. На сердце вдруг так тревожно стало! Меня где-то ребенок ждет, а я не иду. Потом Томас проснулся, заплакал. Я пошла его кормить и совершенно четко опять услышала, как к его здоровому, требующему материнского молока зову примешивается параллельно слабенький такой, будто мяукающий крик другого голодного ребенка. Это Дэн меня звал.
– Понятно. Только объясни тогда, почему твой Дэн сразу к тебе не пришел? Почему он пришел к такой женщине – потерявшейся в жизни, больной сифилисом, конченой русской алкоголичке-проститутке? Которая его и один раз даже кормить не захотела – взяла и смылась из роддома? Зачем он выбрал себе такую мать?
– А он не ее выбирал, а меня. Теперь я это совершенно точно знаю. Он меня позвал – и я пришла, чтоб стать его матерью. Неважно, через какую мать придет твой ребенок.
– Даже через суррогатную, например?
– Ну да. Может, и так. А может, и через другую. Пути господни неисповедимы. Лишь бы сердце твое ребенка позвало! А твое позовет. Непременно. Я почему-то верю в тебя.
– Спасибо.
– За что?
– За то, что веришь. И за разговор. Мне, знаешь, гораздо на душе легче стало. Я, конечно, мало что поняла и приняла для себя из этого нашего разговора, но хотя бы поступок мужа теперь как-то для себя объяснить могу. Наверное, он тоже что-то такое знает, чего я не знаю. И вообще, ты, случайно, не психоаналитик по профессии, а? Уж больно как-то складно про все это рассказываешь!
– Нет, я не психоаналитик, – рассмеялась весело Рейчел. – Хотя, знаешь, сама часто прибегаю к его услугам! У меня другая профессия, которую учебой не постигнешь и за которую даже звания бакалавра никто не даст. Я просто мать, Лиз, и все. Многодетная любящая мать.
10
Лиза лихо припарковала машину за знакомым уже сарайчиком и, откинувшись головой на спинку сиденья, прикрыла на минуту глаза. Ей отчего-то вдруг стало смешно, словно увидела себя в этот момент со стороны: неужели она, известный в городе адвокат, прячется в старом дворе за убогим сарайчиком? И неужели она, такая ухоженная, красивая, успешная Лиза Заславская, приехала сюда, чтобы плебейски подглядывать за мужем, смотреть из окна машины, как он выйдет гулять с двумя какими-то маленькими оборвышами. У нее что, других дел нет, более достойных? Конечно же, есть. И желающих заменить Лёню на его месте тоже, в общем-то, хватает. Так чего же она опять взяла и приперлась сюда, словно неизвестной силой ведомая? Смешно, ей-богу.
Ждать на сей раз пришлось очень долго. Уже темнеть начало, а Лёня с близнецами на прогулку так и не выходили. Может, их вообще дома-то нет? Она долго вглядывалась в начинающие кое-где вспыхивать электрическим светом окна серой пятиэтажки, пытаясь определить, за каким находится новое Лёнино пристанище. Ничего так и не определив, она собралась было повернуть ключ зажигания, чтоб убраться отсюда восвояси, как дверь подъезда, гулко бухнув, открылась, выпустив из себя знакомого уже мальчишку – Бориса, наверное. Потому что именно Борис в прошлый раз был обряжен в черную мешковатую и явно для него великоватую старенькую курточку с чужого плеча. А тот, который Глеб, наоборот, был одет в маленькое кургузенькое серое пальтецо, и худенькие ручки торчали из рукавов так смешно. Странно даже, почему они так одеты – близнецов вроде всегда стараются одеть одинаково? Этот мальчишка, Борис который, в черной курточке, пулей помчался на детскую площадку, держа в руке знакомый пистолет, и вдруг, на всем бегу запнувшись о торчащую из земли ржавую железяку, полетел носом в землю – Лиза даже вскрикнула от неожиданности, прикрыв ладонью рот. Ничего себе – убился парень. Так же вскрикнул, наверное, и Лёня, вышедший из подъезда вслед за ним и вторым мальчишкой, и бросился к нему со всех ног. Подняв с земли зашедшегося криком Бориса, он как-то совсем бестолково прижал его и начал покачивать из стороны в сторону и трясти неловко, словно от этой тряски парень должен был враз взять и успокоиться. «Господи, и не видит даже, как у него кровь носом хлещет!» – испуганно наблюдая из машины за всем этим безобразием, подумала Лиза. Потом, не выдержав истошного мальчишечьего крика, решительно выскочила из машины и бросилась Лёне на помощь:
– Не держи его так, нельзя! У него же кровь! Под холодную воду надо! Быстрей!
Лёня ошарашенно уставился на нее, словно она была ведьмой из подземелья, и, оторвав от себя Бориса, взглянул ему в лицо. И потерялся совсем, полез дрожащей рукой в карман – платок носовой искать, наверное. Лиза, достав свой, тут же протянула его и смотрела потом испуганно-брезгливо, как он пытается приложить этот платок к разбитому мальчишечьему носу, отчего Борис окончательно зашелся криком, изогнувшись дугой в Лёниных руках. Лиза видела, как тот растерялся. Еще бы, тут любой растеряется. И ничем помочь тоже не могла. Ну не могла она взять из его рук платок и сама притронуться к этому детскому запрокинутому личику с перемешанными на нем в один комок кровью, слезами и соплями. Не могла, и все. А почему – черт его знает. Видно, нет в ней никакого такого женско-материнского инстинкта все-таки.
Снова с силой прижав к себе плачущего малыша, Лёня быстро пошел в дом. Глеб испуганно трусил рядом, вцепившись ладошкой в полу его куртки и с настороженностью оглядываясь на Лизу, которая тоже двинулась вслед за ними – не могла же она оставить мужа один на один с этими слезами и соплями, в самом деле. Вслед за ними она вошла в крошечную квадратную прихожую и остановилась в нерешительности, оставшись одна: Лёня с орущим Борисом на руках скрылся в ванной, туда же рванул Глеб. Было слышно, как льется вода из крана, как Леня бормочет что-то ласково-невразумительное, как потихонечку успокаивается ребенок, перейдя в своем плаче на другие, более высокие и жалобно- подвывающие нотки. Вскоре оттуда выскочил недовольный Глеб, отправленный восвояси, по всей видимости, чтоб под ногами не путался. Усевшись на низенькую скамеечку, он начал деловито стаскивать с себя красный резиновый сапог, ухватившись за его грязную подошву руками. Сидел, пыхтел, косо взглядывая на гостью, намекая будто – помогла бы хоть, что ли, тетка. Чего тут без дела-то стоять. Лиза, улыбнувшись, наклонилась к нему, протянула руку:
– Давай сюда ногу. Я буду тянуть, а ты держись. Ага?
Глеб молча протянул одну ногу, потом вторую. Лиза, увидев на теплых чистеньких носочках ребенка аккуратные, прошитые тонким нежным стежком заплатки, то ли умилилась, то ли удивилась на такое тщательное рукоделие – и не лень же кому-то было. Сняв сапоги, Глеб, громко и сердито сопя, начал тут же копошиться с пуговицами своего бедненького пальтеца.
– Помочь? Давай расстегну, – снова наклонилась Лиза. – Ты ведь у нас Глеб, да? Я правильно запомнила?
– Да. Я Глеб. А Борис там, – махнул он в сторону ванной. – А ты, тетя, кто?
