– Я? – опешила Лиза. – А я никто. Просто так.
Из ванной в узенький коридорчик вышел Лёня, держа на руках все еще всхлипывающего Бориса. Бегло взглянув на Лизу, снова удивился-испугался будто, потом буркнул себе под нос:
– Проходи, чего стоишь.
Лиза быстро стянула с себя пальто, прошла за ним в комнату. И остановилась, оглядываясь кругом в некоей нерешительности – она такое раньше только в кино и видела, в старых послевоенных фильмах, которые любила смотреть бабушка, прямо один к одному. Вон старенький замшелый коврик с лебедями провис уныло над продавленным допотопным диваном с круглыми валиками по краям, вон скатерть на круглом столе ажурная и желтая от старости – бумазейная, как говорила бабушка, а вон – о господи, чудо какое! – оранжевый абажур с длинными кистями, достающими почти до самого стола. Не комната, а декорация съемочной площадки для фильма про жизнь из сороковых годов. Самое время появиться какому-нибудь артисту Кадочникову в военной форме с портупеей или той же талантливой Серовой в платье с огромными валунами-плечиками. А стены, боже мой! Они в комнате были выбелены известью – по-настоящему, с нежной голубизной, и даже пачкаются, наверное, если к ним прислониться. Она даже руку протянула и пальцем провела по стене для достоверности – действительно…
– Стало быть, ты сейчас здесь живешь?
– Да, – тихо проговорил Лёня, усаживая Бориса на диван рядом с Глебом. – А что тебе не нравится?
– А хозяйка этого всего антиквариата где?
– Алина у нас в больнице. Да, мужики? А мы тут без мамы хозяйничаем как умеем.
– Понятно. А она кто, Лёнь? Почему живет в такой бедности?
– Как это – кто? – пожал плечами Лёня. – Обыкновенная женщина. Как все. Молодая. Больная только очень. И еще – она вот их мать, Бориса и Глеба.
– И что? Ты ее любишь, да?
– Я не знаю, в каком смысле ты сейчас про любовь спрашиваешь. Ты о чем, о сексе-страсти говоришь?
– Да в обыкновенном! В каком еще можно про это спрашивать? Ты ушел от меня к другой женщине, значит, ты ее любишь больше меня. То есть меня разлюбил, а ее полюбил. Так?
– Не знаю. Я как-то вообще про это не думал. Не до того было. Господи, ерунда какая эти все твои любишь – не любишь, плюнешь – поцелуешь. Алина очень больна. И ей нужна моя помощь. Срочно. Необходима просто.
– Так. Погоди, Лёнь, что-то я не совсем тебя понимаю, – вдруг разозлилась Лиза и никак не могла совладать с собой. Понимала, что не место и не время, в общем, для выяснения отношений, но вдруг ее понесло. Знала за собой такой недостаток – попадала иногда «вожжа под хвост», как говаривала, бывало, в сердцах Татьяна. – Что значит, больна? А ты что у нас, врач? Ну, я понимаю, человеку материально помочь можно, это дело святое. Или как-то еще свою сердечность-сочувствие проявить. Но уходить сюда жить – зачем? Это же глупо! Все твои дурацкие фантазии! Результат мучительных рефлексий. Глупо, глупо.
– Лиза, ты сейчас зачем пришла? Стыдить меня? Я прошу, не надо, пожалуйста. Мне и без твоих пламенных речей тошно. Я вообще, можно сказать, в полном отчаянии!
Что-то насторожило Лизу в его голосе. Да и вообще, если честно, вроде как и не Лёнин это был голос. Другого мужика какого-то, действительно в жизни отчаявшегося, и не из-за какой-нибудь там богемной глупости вроде одиннадцатого места на конкурсе имени Чайковского, а отчаявшегося по-настоящему, с настоящим страданием да горькой подругой-безысходностью об руку. Ей вдруг стало стыдно. Как накатившая только что острая злость, такой же нестерпимый стыд прошел по ней скорой волной, перехватившей горло в судорожном спазме. С трудом глотнув воздуху, она только спросила очень тихо – шепотом почти:
– А что с ней такое?
Лёня покосился на притихших, сидящих на диване, как два крепких грибочка, мальчишек и произнес тоже тихо, так, что услышала его только Лиза:
– У нее врожденный и серьезный сердечный порок. Операция срочная нужна, да наши медики не берутся. Говорят, раньше надо было делать. А теперь только в Москву надо ехать, в кардиологический центр, там еще могут помочь. У наших какого-то там оборудования нет.
– Так пусть едет! В чем дело-то?
– Ну да, сказать легко. Ты знаешь, каких это денег стоит? У меня таких нет, а у нее тем более. Я хотел ссуду в банке оформить, да надо справки всякие собирать, они еще и залог требуют…
– Господи, так давай я дам!
– Чего дашь?
– Денег! Сколько нужно, говори! Ну?
Лёня моргнул растерянно и уставился на нее долгим, даже немного туповатым взглядом, словно спросила она сейчас у него о чем-то очень сложном и для простого ответа неразрешимом. Потом растерянно улыбнулся и переспросил:
– Ты что, и впрямь хочешь операцию оплатить? А ты не шутишь?
– Господи, разве этим шутят? Ну, ты даешь. Я понимаю, что ты меня всегда за бабу очень циничную держал и где-то даже и прав был, может, но сейчас просто не тот случай.
– Ну да, ну да, – продолжая так же виновато и растерянно улыбаться, быстро и благодарно закивал он головой и сразу стал похож на неприкаянного китайского болванчика, с которым Лиза любила играть в детстве. Тронешь слегка за голову, а он кивает и улыбается, кивает и улыбается. Да, совсем другим стал здесь ее Лёня. Она его таким жалким и не знала никогда. Но чего уж греха таить, вся эта теперешняя его жалкость – и Лиза понимала это распрекрасно – очень на самом деле дорогого стоила. А вот интересно, если б она вдруг заболела чем-нибудь серьезным, стал бы он так убиваться по этому поводу? Или нет? Скорее всего, нет. Потому что такие, как она, в поддержке не нуждаются. Такие, как она, сами находят для себя средства для решения проблем. Потому что они сами эти средства зарабатывают. Вернее, имеют здоровую возможность их заработать.
– В общем, ты завтра узнай, куда и сколько надо перечислить, и сразу позвони мне. Я все тут же сделаю. И пусть она едет на свою операцию.
– Лиза… Ты… Спасибо тебе, конечно.
– Да ладно! – махнула она в его сторону, поморщившись. – Чего я, зверюга подколодная, что ли? Мог бы и сам догадаться попросить, а не ждать, когда я сюда вломлюсь.
– Спасибо, спасибо, Лиза. Я и не предполагал, что ты так вот можешь.
– Да ты вообще меня не знал. Вернее, не захотел узнать. Взял и комплексанул сдуру – игрушка он, видишь ли. Вот и Алину сам себе выдумал.
– Я ее не выдумал. Она есть. Она существует. И ей действительно сейчас нужна моя помощь. А теперь выходит, что и твоя тоже.
– Ладно, пойду я. Буду ждать завтра твоего звонка. Я так поняла, что чем быстрее она в Москву попадет, тем лучше. До связи.
– Погоди, я тебя провожу! Темно уже, а там на лестнице лампочки нет…
В следующий момент Лиза и сама не поняла, что случилось. Только они двинулись в прихожую, как маленькая квартирка огласилась таким диким ревом-воем спрыгнувших с дивана и бросившихся к Лёне мальчишек, что у нее тут же сердце провалилось куда-то в желудок и никак не хотело возвращаться на свое законное место. Потому что смотреть, как маленькие цепкие лапки-ладошки судорожно впиваются в его руки, как в плаче мелко-мелко дрожат-трясутся детские губы, не выдержит ни одно сердце, даже самое что ни на есть цинично-адвокатское. Так теперь и будет оно, бедное, прятаться от всего этого в желудке, наверное. И еще – она вдруг увидела себя глазами этих мальчишек: пришла вся такая красивая, ухоженная, хорошо одетая, сытая, злая тетя и пытается увести от них Лёню. Их Лёню: няньку, опору, на сегодняшний день единственную связь с умирающей в больнице матерью.
Лиза трусливо выскочила в прихожую, быстро просунула руки в рукава пальто, огляделась в поисках сумки. Потом осторожно выглянула, поймала Лёнин взгляд и покрутила выразительно несколько раз пальцем по воздуху – позвони, мол, завтра, обязательно.
11
