«Мосье, если вас не забавляет быть рогатым, то поспешите обратить внимание…»
Это ещё что за чепуха? Откуда попало? Маленькое почтовое недоразумение: вместо делового письма вложена частная записка, и притом гнусная. Егор Егорович бросает письмо в корзину под стол, потом заботливо наклоняется, вынимает, расправляет и соображает, как же быть? С одной стороны — нельзя швырять чужих писем, а с другой — явная гадость, донос на чью-то жену. Конечно, бросить! Он комкает и швыряет записку, отстуканную на машинке и неподписанную. Есть же такие тихие подлецы, и, пожалуй, кто-нибудь из клиентов нашей фирмы. Ну, конечно! Не только выписан аккуратненько адрес бюро, но ещё прибавлено: «Monsieur Tetekhine, directeur»[87], Несомненно, клиент, даже и фамилию мою знает! Вот и попал! Забавно все-таки! А письмо с заказом послал, значит, этому, у которого жена. Этакие пакостники!
Окончив разбор корреспонденции, Егор Егорович берет нужные письма и сам идёт распорядиться об исполнении. В отсутствие Ришара часть его обязанностей выполняет машинистка. Мадемуазель Ивэт, несмотря на слишком яркую окраску губ и ногтей, сидит за машинкой с лицом святой девы. Егор Егорович обстоятельно втолковывает ей, что нужно сделать, и по её репликам догадывается, что мадемуазель Ивэт ничего не поняла. Он беззлобно и с великим терпением объясняет снова:
— Так пожалуйста, мадемуазель Ивэт! И сами проверьте заказы. И чтобы отметили в книгах.
Святая дева удаляется не то обиженно, не то удивлённо. Сонный от жары и духоты бухгалтер вяло смотрит ей вслед несколько ниже спины, хотя эта картина давно ему прискучила.
— Несколько неудобно без Ришара, — говорит Егор Егорович, — мадемуазель Ивэт не так опытна.
Бухгалтер производит губами неопределённый звук, повторяет его дважды и прибавляет:
— Кое в чем она, конечно, неопытна.
— Но девушка старательная, — успокоительно замечает Егор Егорович.
Бухгалтер в третий раз издает губами звук, который можно объяснить как угодно. Ему, в сущности, безразлично, в какой степени Ивэт девушка и в какой она старательна. Но что она сегодня кривляется и витает в облаках — в этом нет сомнения. Вероятно, что-нибудь натворила или собирается натворить.
Если мадемуазель Ивэт собирается что-то натворить, то она, во всяком случае, не торопится. Ушёл заведующий бюро, ушли другие служащие, долго и сложно, потирая спину, разминая ноги и оскорбительно сморкаясь, завершал трудовой день бухгалтер и удалился. Задержавшись дольше всех, мадемуазель Ивэт деловито заходит в кабинет заведующего, перебирает на столе бумаги, недоуменно пожимает плечами и наконец догадывается заглянуть в корзину. Поверх бумажек лежит надорванный конверт, несомненно, тот самый. Значит, письмо было распечатано и прочтено. Лакированные ноготки мадемуазель Ивэт ещё раз нисходят в корзину и возвращаются со скомканным листочком бумаги. Раньше чем прочитать письмо, шеф всегда отмечает штемпелем на уголке день получения; штемпель стоит.
Мадемуазель Ивэт не столько в негодовании, сколько изумлена:
— Но это какой-то кретин!
Она забыла толкование славянской души, данное однажды бухгалтером: «Вы понимаете, мадемуазель? Ничего нет мудрёного, что вы не понимаете по-китайски!»
Ну хорошо. А вы понимаете, по каким побуждениям мадемуазель Ивэт рвет письмо на мельчайшие кусочки и выходит с видом, нисколько не напоминающим святую деву?
Марианна недоумевает: правда ли, что бюро не приняло заказов на журнал? Мадемуазель Ивэт пожимает одновременно плечами и губками. «Но ведь был договор?» — «Был условный, от номера к номеру. Вообще — поговорите с шефом».
Шеф сидит в храме на престоле. Над его креслом светящийся треугольник, символ сознательного бытия, со всевидящим оком и буквами: иод, хе, вау, хе, которые приблизительно означают: «Я есть тот, кто есть». В руках шефа пламенеющий меч, острие которого сейчас направится на вошедшего. Ещё на почтовой службе Егор Егорович привык в нужных случаях держаться величаво.
Марианна не учитывает обстановки; она игриво болтает ножкой и намекает, что о делах приятнее говорить в ресторане за бутылкой доброго вина. Однако шеф бюро довольствуется бутербродами, принесёнными из дому. Тогда Марианна ушмыгивает за ширму, переплетает себя в старомодный пиджак комбатанта и зачёсывает остатки волос решёткой на лысину. — В петличке какая-то ленточка. Люди, имеющие основание опасаться оскорбления действием, всегда носят в петличке какой-нибудь предохранительный значок, отвлекающий внимание от их бегающих глаз.
— Вышло маленькое недоразумение, мосье… Дело идёт о моем издании «Забавы Марианны».
Голос с высоты престола:
— Никакого недоразумения. Мы не распространяем порнографических изданий.
— О-ля-ля! Это немножко слишком. Но даже допустим, что Марианна не монахиня; но она ничем не превосходит другие издания того же рода, которые вы берете на комиссию.
— Благодарю вас. Мы ознакомимся и с другими и примем меры.
Марианна срывается с тона и, подаваясь на ленточку, переходит в наступление:
— Франция не нуждается в поповской цензуре, мосье. Вы иностранец и пытаетесь учить французов.
— А вы плохой француз, мосье, если способствуете развращению молодёжи в своей собственной стране.
Специалистам русско-французской борьбы на поясах придётся расставить в разных местах технические словечки, которых мы не знаем. Помнится, что бойцы приподнимают друг друга на воздух, затем уместно выражение «нокаут» и «положил на четыре лопатки». Но нам приятно, не пытаясь интриговать читателя, заранее предупредить его, что победителем останется вольный каменщик. В этом нет ничего удивительного… Первая из двадцати двух аксиом Элифаса Леви о воле гласит: «Ничто не устоит против воли человека, когда он знает истину и хочет добра». Восемнадцатая аксиома читается так: «Добровольная смерть из преданности идее не есть самоубийство, но апофеоз воли». Таким образом поражения в данном случае не могло и быть; и все-таки победе Егора Егоровича помогла только случайность.
Проглотив пилюлю, Марианна стучит каблучками в направлении автобуса, останавливает его у зелёной вывески и вместе с ним пожирает пространство. Где-то, на середине пути автобуса, его насмешливо и уверенно обгоняет такси; в окне такси можно усмотреть волевой профиль каменщика. В главной конторе просят плешивого бывшего комбатанта обождать: директор занят беседой с заведующим отделом мосье Тэтэкин. «Как, он уже здесь?» Шансы Марианны падают. «Но, дорогой мосье Тэтэкин, вы ставите нам ультиматум! Мы очень ценим вас как старого и преданного фирме служащего. Но не можем же мы входить в обсуждение содержания изданий!» — «Напротив, уважающая себя фирма должна это делать». — «А кстати, кто издатель? Ах, этот! О, тогда вопрос стоит несколько иначе. Ведь это старый мошенник и банкрот, он уже прогорел с двумя подобными же предприятиями. Вы можете успокоиться, мосье Тэтэкин, „Забавы Марианны“ недолговечны». — «Я считаю вопрос принципиальным». — «О да, конечно… Знаете, дорогой друг, на этот раз вы меня переубедили; не стоит мараться из-за нескольких номеров, он, конечно, не заплатил типографии. Вы решительно правы, мосье Тэтэкин! Но только ваш ультиматум тут ни при чем. А вы такой горячий? Ну, я очень рад, будь по-вашему. Ох, эти русские! Как поживает ваш Сталин? А он, пожалуй, не глупее Муссолини, а? До свидания, дорогой, я вам искренне благодарен за добрый совет!».
Борьба, в сущности, окончена. Марианна делает последнее усилие спасти четвёртую лопатку. «Не могу скрыть, мосье, что этот sale russe[88], ваш служащий, пытался меня шантажировать… Мосье, я старый комбатант и не позволю… Во всяком случае, я не бросаю слов на ветер… А я говорю, мосье, что пора Франции изгнать нежелательных иностранцев… Я ухожу, мосье, но предупреждаю вас, что вы раскаетесь…»
Объявляется результат борьбы: 2–0. Восьмая аксиома Элифаса Леви гласит: «Когда воля направлена на вздор, она отвергается Вечным Разумом».
Нижеследующий отрывок написан в форме монолога, но в действительности это была беседа, даже ряд бесед, преимущественно за столиком кафе на улице Вожирар. Однако реплики героя повести настолько незначительны, что мы охотно их опускаем. Человек не без основной человеческой слабости, Егор Егорович сначала намекает, затем подробно излагает историю борьбы с Марианной, закончившуюся победой. Лоллий
